Раиса Берг - Суховей. Воспоминания генетика

Я решила взять рукопись из редакции Общества «Знание» и сделала попытку опубликовать книжку в издательстве «Наука» Сибирского отделения Академии наук СССР. Преграда за преградой. В план издательства брошюра включена. Выброшена. Снова включена.

Семь лет прошло уже со времени ее написания. «Вы говорите — бестселлер, имя Давиденкова, сотни тысяч врачей. Да ведь мы не заинтересованы, — говорил мне директор издательства Фалалеев. — Если наши издания будут раскупаться, нам план увеличат — поймите».

Наступил уже 1968 год, и шансы мои опубликовать рукопись пали до нуля. Я оказалась в числе «подписантов», «подписчиков», как называли нас остряки в редакции одного научно-популярного журнала. 46 человек и я в их числе заступились за Гинзбурга и Галанского. Я вынуждена была покинуть Новосибирск. Рукопись из редакции я забрала.

В Ленинграде я обратилась к вдове ОН. Давиденкова за помощью. Врач-невропатолог, в прошлом аспирантка ОН. Давиденкова, она возглавила созданную им Лабораторию медицинской генетики. Тогда, или немного позже, она была избрана членом-корреспондентом Академии медицинских наук СССР. Дама партийная и весьма пробивная. Очень любезно она согласилась познакомиться с рукописью. И я вручила ей экземпляр. Мышеловка захлопнулась. «Вы в лагере антисоветчиков, вы клеветнические сведения на Запад передавали, — сказала она мне по телефону. — Я не могу допустить, чтобы доброе имя Давиденкова было запятнано соавторством с вами».

Ее телефон, может быть, и прослушивался, мой — нет, но она этого не знала. Я жила в коммунальной квартире и, думая о прослушивании, с удовольствием представляла себе магнитофонную запись: лапшу варила, на молоке, две кофточки перекрасила, не понравилось, снова буду перекрашивать, — все это крик без малейшего модулирования, и так часами.

Давиденкова мне так никогда и не вернула рукопись.

Она не ограничилась телефонным разговором. От нее самой я знаю, что она ходила к председателю Общества генетиков и селекционеров Борису Львовичу Астаурову и просила его воспрепятствовать печатанию брошюры. Он отказался. «Все, что писал Сергей Николаевич Давиденков, для нас драгоценно, и я буду способствовать изданию», — сказал он ей. Она сообщила мне это тогда, когда книжка вышла, следуя циническому принципу — победителей не судят. И разговором с Астауровым Давиденкова не ограничилась. Она написала брошюру для Общества «Знание» под тем же названием. И ее брошюра опубликована.

Но я уже и не надеялась опубликовать наш с Сергеем Николаевичем труд в издательстве «Знание». Брошюра превратилась в небольшую книжку, и размер ее не соответствовал уже размеру тех брошюр, которые выпускает Общество «Знание». Я пожаловалась одному знакомому на бедственную судьбу книжки. «Я вам записочку напишу к моему другу, он поможет, он имеет влияние в Ленинградском отделении издательства «Наука», — сказал он мне. «Не надо записочки. Ваш друг — он и мой друг», — говорю. И я позвонила ему. Мне просто в голову не приходило обратиться к нему. Он помог мне. Книжку взяли, включили в план издания и отправили в Москву в Редакционно-издательский совет Издательства АН СССР, и там она затерялась. Ее искали при мне, председатель мне ручку целовал, хотели найти, не могли. «Отправили, значит, в Ленинград», — говорят.

Я нашла ее случайно в издательстве «Наука» в Москве. Я была там по другому поводу. Дай, думаю, зайду в научно-популярный отдел, спрошу. Главный редактор говорит: «Мы поищем, только печатать мы не будем, у нас и без того работы много, не надейтесь. Мария Ивановна, поступала к нам такая книга?» «Нет, — говорит, — не поступала. Но я еще у редакторов спрошу». И через минуту ведет девушку. «Вот, у нее ваша книга». «Как она к вам попала?» — спрашивает главный редактор строго. «С вашего стола взяла почитать», — говорит. «Да как же вы смели?» — спрашивает. «Я генетикой интересуюсь», — говорит. «Ну, ладно, пойдемте, — говорю я, — я забираю рукопись, и делу конец». Пошли в ее отдел. Она вынимает рукопись, оба экземпляра, рисунки — все на месте. «Только я вам ее не отдам, — говорит, — я хочу, чтобы она у нас печаталась. Все подписи к рисункам внесите в текст, сократите число рисунков и делайте это скорее». И я поддалась. Подпортила книгу и выслала ей. Жду, ответа нет. Еще полгода прошло. Пишу ей, Пушкина цитирую.

Ответа нет как нет. Движение все же произошло, по-видимому, независимо от цитат из Пушкина. Московское издательство переправило рукопись с резолюцией Редакционно-издательского совета в Ленинградское отделение.

И снова возникли преграды, казалось, непреодолимые. Книга в работе. Рисунки. Завотделом иллюстраций, Дина Марковна, направила меня к лучшему фотографу города, чтобы он за бешеные деньги сделал мне иллюстрации. Половину из них она не приняла. Понять это трудно, но можно. Я сама бы не догадалась. Одна умная женщина мне объяснила. Опыт печатания у нее больше, чем у меня. «Тебе нужно снова заплатить за иллюстрации, теперь уже издательству, — говорит. — Наверно родственник Дины Марковны фотографом в издательстве числится и деньги получает, а работу делает лучший фотограф города. Ты плати, а то не видать тебе книги, как своих ушей».

И я позвонила главному редактору и сказала ему, что очень плохие у меня иллюстрации и чтобы мне из гонорара за их исправление вычли. Но тут Дина Марковна проштрафилась, ее сняли, и из гонорара у меня не вычитали.

Книга в работе. С редактором полный альянс. И вот уже конец 1971 года, десять лет, как написана брошюра. Я в экспедиции. Получаю телеграмму от дочки: «Лети в Ленинград, в издательство срочно вызывают». Лечу, с аэродрома на такси — в издательство.

И вот уж где дирижировал страх! Главный редактор биологического отдела издательства — великий доброжелатель — сказал мне, что печатание книги под угрозой, Если я не вычеркну ссылок на Тимофеева-Ресовского, книга напечатана не будет. Я так и ахнула. «Он арестован?» — спрашиваю. «Нет, — говорит, — насколько мне известно, но ссылаться на него запрещено. Распоряжение пришло из Московского отделения, которому мы подчинены». «Не буду вычеркивать, — говорю, — такого и при Сталине не было. Если человек не арестован, на него разрешалось ссылаться, а если был, — редакция не спрашивала, а сама вычеркивала ссылку. Так было и со мной. Я на Вавилова ссылалась. Доклады Академии наук ссылку выкинули. Речь шла о центрах происхождения культурных растений. Это ошибка какая-то. Погодите, я все узнаю и вам сообщу». Прямо из издательства я пошла в Зоологический институт в кабинет его директора Бориса Евсеевича Быховского — академика-секретаря Биологического отделения АН СССР. Уж он должен знать, что случилось. И так мне повезло, что не было на месте секретарши, и никто мне не сказал, что нельзя, что у него югославы, или французы, или немцы, и я предстала перед ним и рассказала в чем дело. Он согласился со мной, что это какая-то ошибка, сказал, что выяснит и сам позвонит в издательство. Узнавать надлежало в Москве при личном свидании, а не по телефону, это ясно без слов. Запрет цитировать Тимофеева-Ресовского оказался ошибкой. Последняя преграда пала. Книга «Наследственность и наследственные болезни человека» вышла в 1972 году, через 12 лет после того, как она была сдана в печать.