Раиса Берг - Суховей. Воспоминания генетика

Рокфор он не любил. Очень смешно рассказывал, что такое рокфор. Как его сестра рокфор сервировала, а кошка их — Кассирша — сзади стояла и осуждающе принюхивалась, а когда кусочек не сыра даже, а серебряной обертки упал, она подошла и стала его зарывать.

Он говорил на великолепном русском языке, знал в деталях историю России. Москвич — он ходил по Ленинграду и рассказывал историю каждого дворца, каждого мало-мальски знаменитого дома. Он был холост. В маленькой комнате, где за большим обеденным столом он принимал гостей, на стене висела довольно большая фотография молодой женщины такого выдающегося обаяния, такой изысканной прелести, какие оказывают свое действие и за гранью бытия. Его одиночество и эта фотография казались мне звеньями одной цепи событий, видимо трагических. Я не спрашивала.

Его любили все. Спросите Иванова — есть ли у Сахарова хоть один недостаток, и Иванов без колебания скажет: «Конечно, он принимает у себя дома Петрова». И Петров скажет слово в слово то же и назовет Иванова. В.В. Сахаров действительно принимал у себя Д.Ф. Петрова — одного из гнусных, из тех, кто не раз переметнулся. Но В.В. не был неразборчив в своих привязанностях. Люди оборачивались к нему лучшей стороной, и он верил. Когда в 1964 году Лысенко был разжалован в академики, как говорил В.В. Сахаров, 16 генетиков получили свои давно заслуженные степени доктора наук без защиты диссертации. Сахаров был в числе этих 16-ти. Поздравляя его, я написала: «Есть присвоение степени, делающее честь самой степени, повышающее ее почетность». Тот самый случай.

С ним и с Владимиром Павловичем Эфроимсоном в 1961 году мы были на французской выставке в Москве. В зале науки молодой человек, отлично говорящий по-русски, дежурил у стенда, где демонстрировались завоевавшие мировую славу фотографии хромосомных наборов людей, больных так называемыми хромосомными болезнями. Каждому нарушению в числе хромосом соответствует определенный комплекс патологических симптомов. В их числе — умственная неполноценность. И фотографии пациентов вывешены. Я обратила внимание молодого человека, что названия болезней перепутаны, надо переменить этикетки. «Да, я заметил, но трудно снять, не повредив стенд. Вы первая обратили внимание. Вам надо пять поставить». — «Благодарю вас, но мне уже сама жизнь поставила эту пятерку». — «Что вы имеете в виду?» — «А то, что я уже семь лет как читаю курс эволюционной генетики в Ленинградском университете и эту работу Лежена излагаю. И человека с дрозофилой сравниваю, говоря об эволюции половых хромосом». — «А мне говорили, что у вас в стране про хромосомы говорить запрещено». «Не совсем», — и я вынимаю из портфеля номер журнала, химического журнала, издаваемого Химическим обществом имени Менделеева, и показываю молодому французу статью Эфроимсона о хромосомных болезнях человека с теми самыми фотографиями из работы Лежена, которые у него на стенде.

Тут ко мне обращается группа молодежи. Они хотят послушать мои лекции. «Я ленинградка, — говорю я им, — в Москве проездом. А вот познакомьтесь — автор статьи, генетик Эфроимсон и генетик профессор Сахаров — москвичи». «Мне хотелось бы поговорить с вами наедине, — сказал молодой француз. — Пойдемте, посидим на скамейке перед павильоном». Сидя на скамейке, он спросил, что я думаю о Лысенко и действительно ли он сделал вклад в теорию и практику сельского хозяйства. Я не успела рта открыть, бегут Сахаров и Эфроимсон: извините нас, мадам опоздает на поезд, они едут провожать ее на вокзал. Они спасали меня от смертельной, по их понятиям, опасности. В следующий мой приезд в Москву Владимир Владимирович, смеясь своим прекрасным смехом и улыбаясь своей прекрасной улыбкой, рассказывал, что снова посетил выставку. У хромосомного стенда он слышал такой разговор: «Зачем вы эту ерунду вывесили? Академик Лысенко показал, что никаких хромосом нет». — «А мне известно, что лекции у вас читают и статьи публикуют о хромосомах». — «А вы думаете, идиоты только в вашей стране — такие вот — родятся? А у нас, думаете, идиотов мало?»

Еще при Сталине, другой страстотерпец, А.Р. Жебрак, помог ему, и Сахаров стал доцентом кафедры лекарственных растений Фармацевтического института. Он читал фармацевтам ботанику.

Тогда появилась новая социальная категория людей — сахаровские птенчики. У себя дома Владимир Владимирович обучал фармацевтов генетике. Многие из нынешних молодых генетиков вышли из этого гнезда, из подпольного университета, единственным профессором которого был доцент кафедры лекарственных растений фармацевтического института. В 1944 или 1945 году — Сахаров еще в Академии наук работал, в институте, созданном на руинах Кольцовского института, — я ходила с кустом гречихи, намного превышающим мой выше среднего рост, и с ящичком с семенами гречихи к вице-президенту АН СССРЛ.А. Орбели и к академику Г.М. Кржижановскому, прося поддержки. Леон Абгарович с грустью сказал: «Будь она создана мичуринскими методами, — вашего Сахарова сделали бы товарищем президента республики, а так ничего не будет». Глеб Максимилианович Кржижановский говорил: «Велика Федула, да дура». Это означало — я бессилен. По поводу гречихи он отделывался аллегориями, невозможность продвинуть в практику новый сорт — мелочь по сравнению с тем, чему он был свидетелем и чему мог оказать только пассивное сопротивление.

В 1943 году, — Вавилов был уже мертв, он умер 26 января 1943 года и лежал в братской могиле в Саратове, а мы думали, что он, может быть, еще жив, — я попросила Глеба Максимилиановича поговорить со Сталиным. Тогда он прямо сказал, что бессилен.

В 1930 году ему была поручена рецензия на технический проект Рамзина. Проект объявлен вредительским, Рамзин отдан под суд. Ему грозила смерть. Кржижановский дал положительный отзыв проекту. Сталин сказал на заседании только одно слово: «Рассмотрим», — и ухмыльнулся весьма сардонически, как рассказывал мне Глеб Максимилианович. После этого Кржижановский был изгнан из правительства, Рамзин приговорен к расстрелу. Никакого вредительства не было — оно было изобретено Сталиным для удобства расправы с интеллигенцией, в качестве козла отпущения за неисчислимые бедствия и нищету тех славных лет.

Рамзин и его мнимые соучастники приговорены к смерти судом и по требованию миллионов трудящихся, которые на митингах голосовали за смертную казнь.

Рамзин, однако, расстрелян не был. Приговор имел воспитательное значение для миллионов трудящихся. Рамзину впоследствии дана Сталинская премия. Без комментария в газете было пропечатано. Кржижановский в правительственные сферы возвращен не был.

По поводу гречихи он балагурил. Его готовность помочь, будь он в силе, не подлежит сомнению.