Александр Пушкин - Письма к жене

Мы привели эту длинную цитату потому, что при поверхностном чтении писем Пушкина кажется, что Щёголев как будто бы прав — действительно, и светские успехи Натальи Николаевны, и её многочисленные поклонники, и естественное для молодой женщины кокетство — всё это интересует, задевает, волнует Пушкина. Волнует, но не раздражает. Пушкин гордится своей «красавицей». Он часто в разъездах и боится, чтобы его юная жена не сделала в свете ложного шага.

Идеал замужней женщины у Пушкина — Татьяна Ларина. Уездная, потом «московская» барышня (как и жена поэта), Татьяна заняла достойное место в петербургских салонах:

От Татьяны — уездной барышни до Татьяны — светской дамы, какой увидел её на балу Онегин, прошло три года. Как менялась Татьяна, как происходила метаморфоза, поразившая Онегина, мы не знаем — в романе мы видим её результат. В письмах Пушкина — процесс. Эталон поведения светской дамы он излагает в письме к Наталье Николаевне словами из романа, переводя стихотворные строки в прозаический регистр: «Я не ревнив, да и знаю, что ты во всё тяжкое не пустишься; но ты знаешь, как я не люблю всё, что пахнет московской барышнею, всё, что не comme il faut, всё, что vulgar… Если при моём возвращении я найду, что твой милый, простой, аристократический тон изменился, разведусь, вот те Христос, и пойду в солдаты с горя» (30 октября 1833 г.).

Пушкин наставляет жену: «… не дружись с графинями, с которыми нельзя кланяться в публике. Я не шучу, а говорю тебе серьёзно и с беспокойством. Письмо Бенкендорфа ты хорошо сделала, что отослала. Дело не о чине, а всё-таки нужное» (до 16 декабря 1831 г.). В другом письме: «Одно худо: не утерпела ты, чтоб не съездить на бал кн.<���ягини> Галицыной. А я именно об этом и просил тебя. Я не хочу, чтоб жена моя ездила туда, где хозяйка позволяет себе невнимание и неуважение. <...> Ты говоришь: я к ней не ездила, она сама ко мне подошла. Это-то и худо. Ты могла и должна была сделать ей визит, потому что она штатс-дама, а ты камер-пажиха; это дело службы. Но на бал к ней нечего было тебе являться. Ей-богу, досада берёт…» (30 апреля 1834 г.).

Почему такое значение уделяет поэт общественному поведению жены, почему так опасается, как бы она не сделала ложного шага в свете? Существует одно высказывание Пушкина, сделанное ещё до женитьбы, в 1830 г., которое позволяет понять его: «Иной говорит: какое дело критику или читателю, хорош ли я собой или дурён, старинный ли я дворянин или из разночинцев, добр ли или зол, ползаю ли я в ногах сильных или с ними даже не кланяюсь, играю ли я в карты и тому под.? Будущий мой биограф, коли бог пошлёт мне биографа, об этом будет заботиться. А критику или читателю дело только до моих книг. Суждение, кажется, поверхностное. Нападения на писателя и оправдания, коим подают они повод, суть важный шаг к гласности прений о действиях так называемых общественных лиц (hommes publics) к одному из главнейших условий высоко образованных обществ… Таким образом, дружина учёных и писателей всегда впереди на всех набегах просвещения, на всех приступах образованности. Не должно им малодушно негодовать на то, что вечно им определено выносить первые выстрелы и все невзгоды, все опасности» (Акад., XI, 152—153).

Читательский интерес к личности писателя, к его «домашней жизни» Пушкин связывает с общественным значением «дружины писателей и учёных» и поэтому приметы общественного положения («старинный ли я дворянин или из разночинцев»), общественного поведения («ползаю ли в ногах сильных или даже с ними не кланяюсь») писателя и черты морально-этические («добр ли я или зол») выдвигает на первый план.

После женитьбы поэта в орбиту его морально-этического и общественного кодекса попадает и жена, она становится рядом с ним в «дружине писателей и учёных». Действительно, он очень часто предостерегает жену от кокетства. Почему? Объяснение этого мы находим в его дневнике. 14 апреля 1834 г. Пушкин записывает: «Ропщут на двух дам выбранных для будущего бала в предводительницы петербургского дворянства: княгиню К. Ф. Долгорукую и графиню Шувалову. Первая — наложница кн. Потёмкина и любовница всех итальянских кастратов, а вторая кокетка польская, т. е. очень неблагопристойная; надобно признаться, что мы в благопристойности общественной не очень тверды» (Акад., XII, 326). Именно как признак неблагопристойности общественной упоминается кокетство и в письмах к жене: «Ты, кажется, не путём искокетничалась. Смотри: не даром кокетство не в моде и почитается признаком дурного тона» (30 октября 1833 г.). «Дурной тон» — вот чего больше всего боится Пушкин. Однако он понимает, что молодость и красота берут своё («…будь молода, потому что ты молода — и царствуй, потому что ты прекрасна») и гордится успехами жены («Кто же ещё за тобой ухаживает, кроме Огорева? пришли мне список по азбучному порядку»). Понимая и гордясь, он не перестаёт её наставлять: «…кокетничать я тебе не мешаю, но требую от тебя холодности, благопристойности, важности — не говорю уже о беспорочности поведения, которое относится не к тону, а к чему-то уже важнейшему» (21 октября 1833 г.). Отметим, что все упрёки в кокетстве, все опасения, что жена может сделать ложный шаг в свете, относятся к первым двум годам их семейной жизни. Потом эти темы из писем Пушкина почти исчезают. Поведение жены в свете уже не волнует поэта. Она стала опытнее, научилась увереннее держаться, вполне могла обходиться без «подражательных затей» и, как в пушкинской героине, «всё просто, тихо было в ней». Всё так — до катастрофы.

Писем Натальи Николаевны к Пушкину (кроме небольшой приписки к письму Н. И. Гончаровой) не сохранилось. Но в 1971 г. И. Ободовская и М. Дементьев нашли в архиве Гончаровых её письма к брату Дмитрию Николаевичу. [562]Эти письма рисуют жену поэта женщиной, наделённой душевной щедростью, заботливой и в то же время деловой. Она как может помогает мужу в делах по изданию «Современника», выполняет его поручения. Через все её письма проходит один лейтмотив — денежные нехватки (вспомним так часто повторяющееся в письмах к ней пушкинское «чем нам жить будет?»). В одном письме она умоляет брата прислать 500 рублей, так как она «без копейки в кармане» (поэт в это время был на Урале), в других письмах просит назначить ей «с помощью матери содержание, равное тому, которое получают сёстры». Одно из её писем (июль 1836 г.) раскрывает психологическое состояние поэта в тот период: «…мне очень не хочется беспокоить мужа всеми своими мелкими хозяйственными хлопотами, и без того вижу, как он печален, подавлен, не спит по ночам и, следовательно, в подобном состоянии не может работать, чтобы обеспечить нам средства к существованию: для того чтобы он мог сочинять, голова его дожна быть свободной». Пять месяцев отделяют это письмо от анонимного пасквиля и первого вызова на дуэль, душевное состояние поэта ещё скрыто от друзей, и Софья Карамзина, не найдя во втором томе «Современника» «ни одной строчки Пушкина», называет поэта «беззаботным и ленивым». [563]Письмо жены объясняет, почему он не может отдаться творчеству. По-видимому, в ответном письме Д. Н. Гончаров советует семье поэта переехать в деревню, так как в следующем письме Наталья Николаевна пишет: «Что касается советов, что ты мне даёшь, то ещё в прошлом году у моего мужа было такое намерение, но он не мог его осуществить, так как не смог получить отпуск». [564] Здесь нет собственного отношения к совету покинуть Петербург — только констатация внешних обстоятельств, но нет и противоречия желаниям мужа. Имеются свидетельства родных поэта, что жена его решительно противилась отъезду из Петербурга. Как обстояло дело в действительности, мы не знаем. Разъяснить истинное отношение Натальи Николаевны к отставке мужа могли бы, конечно, её письма к нему. Основная тема писем к брату — денежные заботы — определена его положением главы семьи Гончаровых. Естественно, что письма к мужу раскрыли бы совсем другие стороны её характера, суждения о свете и светских связях, отношение к тем советам и предостережениям, которыми наполнены письма Пушкина.