Александр Пушкин - Письма к жене

Чернышёву Пушкин подаёт в нарочито сниженном, простонародном облике «девки плотной, чернобровой и румяной». Простонародная характеристика в сочетании с французскими куртуазными штампами создаёт комический эффект, а повторяющиеся штампы служат выражением несерьёзности чувства.

В письмах самого поэта находим много рассеянных по тексту французских фраз, непринуждённое соединение русского языка с французским. Это — речь образованного русского человека, получившего французское воспитание, но ещё больше — живая речь Пушкина. [578]

Письма Пушкина к жене были в доме поэта в момент его смерти. Во время так называемого «посмертного обыска» на квартире Пушкина Жуковский был вынужден просматривать бумаги поэта вместе с начальником штаба корпуса жандармов Л. В. Дубельтом. Наряду с бумагами Пушкина «досмотру» подлежали также и письма друзей, знакомых, родных. Исключение было сделано только для писем жены. А. X. Бенкендорф писал Жуковскому: «Письма вдовы покойного будут немедленно возвращены ей, без подробного оных прочтения, но только с наблюдением о точности её почерка». [579]Иначе обстояло дело с письмами самого поэта. Они хранились не в кабинете, а у самой H. Н. Пушкиной. По этому поводу Жуковскому пришлось давать объяснение Бенкендорфу, так как он обвинял Жуковского в «похищении» «пяти пакетов» бумаг Пушкина. На его наветы Жуковский отвечал: «Эти пять пакетов были просто оригинальные письма Пушкина, писанные им к его жене, которые она сама вызвалась дать мне прочитать; я их привёл в порядок, сшил в тетради и возвратил ей. Пакетов же к счастию не разорвал, и они могут теперь служить убедительными свидетелями всего сказанного мною. Само по себе разумеется, что такие письма, мне вверенные, не могли принадлежать к тем бумагам, кои мне приказано было рассмотреть». [580]

После смерти H. Н. Пушкиной-Ланской в 1864 г. письма Пушкина к ней перешли в руки дочери поэта графини Натальи Александровны Меренберг, жившей в Висбадене. В 1877 г. она поручила И. С. Тургеневу публикацию этих писем с условием, что Тургенев по своему усмотрению исключит места, имеющие слишком интимный, семейный характер или неудобные для печати. С некоторыми пропусками письма были напечатаны в № 1 и 3 «Вестника Европы» за 1878 г.

Французские тексты писем Пушкина к невесте 1830 г. и одно письмо к её матери, Н. И. Гончаровой (всего 14 документов или 13 по нумерации издателей, так как два письма — от 26 ноября и 1 декабря — приняты за одно под № 11), опубликованы в русских переводах.

Публикация сопровождалась предисловием И. С. Тургенева, которое мы считаем необходимым привести полностью.

«Едва ли кто-нибудь может сомневаться в чрезвычайном интересе этих новых писем Пушкина. Не говоря уже о том, что каждая строка величайшего русского поэта должна быть дорога всем его соотечественникам; не говоря уже о том, что в этих письмах — как и в прежде появившихся, так и бьёт струёю светлый и мужественный ум Пушкина, поражает прямизна и верность его взглядов, меткость и как бы невольная красивость выражения, — но вследствие исключительных условий, под влиянием которых эти письма были начертаны, они бросают яркий свет на самый характер Пушкина и дают ключ ко многим последовавшим событиям его жизни, даже и к тому, печальному и горестному, которым, как известно, она закончилась.

Писанные со всею откровенностью семейных отношений, без поправок, оговорок и утаек, они тем яснее передают нам нравственный облик поэта.

Несмотря на своё французское воспитание, Пушкин был не только самым талантливым, но и самым русским человеком своего времени; и уже с одной этой точки зрения его письма достойны внимания каждого русского человека; для историка литературы они — сущий клад; нравы, самый быт известной эпохи отразились в них хотя быстрыми, но яркими чертами.

Позволю себе прибавить от моего имени, что я считаю избрание меня дочерью Пушкина в издатели этих писем одним из почтеннейших фактов моей литературной карьеры; я не могу довольно высоко оценить доверие, которое она оказала мне, возложив на меня ответственность за необходимые сокращения и исключения.

Быть может, я до некоторой степени заслужил это доверие моим глубоким благоговением перед памятью её родителя, учеником которого я считал себя, с „младых ногтей“, и считаю до сих пор… „Vestigia semper adore“. [581]

Впрочем, тщательный пересмотр писем привёл меня к убеждению, что можно было ограничиться только самыми необходимыми и немногочисленными исключениями; в большинстве случаев исключения эти обусловливаются излишней „энергией“ фразы: Пушкин, как истый русский человек, да к тому же в письмах, носивших строго-частный характер, не любил стесняться.

Не должно также забывать, что со времени начертания этих писем прошло полвека и что, следовательно, когда дело идёт о выяснении такой личности, каковою был Пушкин, историк вступает в свои права — и давность облекает своим почтенным покровом то, что могло бы прежде показаться слишком интимным, слишком близко касающимся отдельных частных лиц.

Сама дочь поэта, решившись поделиться с отечественной публикой корреспонденцией своего родителя, адресованной к его жене — её матери — освятила, так сказать, наше право перенести весь вопрос в более возвышенную и безучастную — как бы документальную сферу.

Нам остаётся искренне поблагодарить графиню Н. А. Меренберг за этот поступок, на который она, конечно, решилась не без некоторого колебания — и выразить надежду, что ту же благодарность почувствует и докажет ей общественное мнение». [582]

В этом предисловии намечены главные аспекты изучения писем в последующие годы: они рассматриваются как документы человеческие, касающиеся «отдельных частных лиц», как документы исторические, отражающие «быт известной эпохи», и как явление литературы, весьма значительное для понимания историко-литературного процесса начала XIX в.

Надежды Тургенева на то, что «общественное мнение» выразит благодарность дочери поэта, далеко не оправдались. Одни были возмущены «резкими выражениями, которые Пушкин употреблял в корреспонденции с хорошенькой женщиной», другие отнеслись к ним презрительно, как к «домашнему хламу», который «роняет Пушкина». [583]Сам Тургенев сообщал Анненкову: «Первая половина писем не имела успеха. Письма, видишь, нашли слишком бесцеремонными и грубыми». И позднее, когда вышла вторая часть писем, он повторил то же мнение: «Письма <...> решительно не понравились нашей „благоприличной“ публике». [584]К этой «благоприличной», иначе говоря, «великосветской» публике принадлежали и сыновья Пушкина — А. А. и Г. А. Пушкины («к сожалению, весьма плохенькие», по замечанию Тургенева). Прошёл слух, что они собирались будто бы в Париж, чтобы «поколотить» Тургенева за «издание писем их отца». [585]Сам Тургенев считал это сообщение «просто сплетней или мистификацией», однако уже само возникновение такой сплетни весьма характерно.