Александр Письменный - Рукотворное море

Короче говоря, гляжу я на нашего Павла Тимофеевича повнимательней, — господи, до чего он плохо выглядит: лицо желтое, жеваное, глаза измученные, как у старого язвенника или еще у кого, может, в самом деле ему пить никак нельзя?

А он продолжает между тем настаивать на воскресной поездке.

— Вы поймите, — говорит, — хочу кое-что вам рассказать, поверьте, очень-очень для вас важное. Здесь в ресторане обстановка не подходящая, а там никто не помешает. Дети сейчас у бабушки, у них еще занятия в школе не кончились, покой на даче, тишина. Посидим часок-другой, потому что у вас обязательно будут вопросы, съездим на рыбалку для успокоения души. Места у нас замечательные, настоящая дикая Карелия, заброшенный старый хутор на берегу озера, красота неописуемая, — все давит он и давит, не дает и слова вымолвить. У него там и лодка есть с подвесным мотором, арендует ее так же, как дачу, и вся снасть. — У вас как, на воскресенье ничего экстраординарного не запланировано?

Честно говоря, я бы наверняка отказался — что за странное секретничанье и таинственные намеки? И даже то обстоятельство, что я никогда не бывал на Карельском перешейке, меня бы не соблазнило. Бог с ней, с Карелией, с ее валунами и озерами, мало ли мест на земле, которых я не видал и которых никогда увидеть не придется. Но Флегонтов резанул меня, что называется, по живому месту, заинтриговал, как в театре, и я решил поехать, чтобы разом покончить с тайнами и туманами.

Часов в десять утра в воскресенье Флегонтов заехал за мной в «Балтийскую», но в дальний путь мы тронулись не сразу. Оказалось, что сперва нужно разыскать, видите ли, и захватить с собой одного человечка, собирающегося купить у Флегонтовых на даче две семьи пчел.

— Пчелами занимается, собственно, жена. Ну, а доставить покупателя — это уж мне поручено, — как бы извиняясь, объясняет Флегонтов.

Около часа мы разыскивали пчелиного покупателя, потому что адрес был неточный. Наконец видим, стоит в подворотне плосколицый старикан с тощей монгольской бороденкой и улыбкой то ли умильной, то ли блаженной, и с ним два фанерных ящика. Похож старикан на каменного идола, и, как ни странно, этому сходству нисколько не мешает, что на его сладкой физиономии румянятся в то же время наливные стариковские щечки. Как, походя выясняется, Христофор Анастасьевич Стырц, недавно, выйдя на пенсию, окончил пчеловодческие курсы и теперь собирается разводить пчел.

Без лишних слов он втиснул в машину ящики и уселся рядом с ними на заднем сиденье.

И вот остались позади городские дома, машина вырвалась на оперативный простор, и Флегонтов повел ее с приличной скоростью.

Отброшены огорчения последних дней, отступают все тяжкие ожидания. Мы мчимся по сказочной зеленой стране — в майскую зелень вкраплены бирюзовые озера. Они возникают то справа, то слева и, посверкав секунду-другую, точно проваливаются сквозь землю, как и полагается озерам в сказочной стране. Раза два или три попадается нам Вуокса, и каждый раз это явление природы предстает перед нами в разных видах: то в виде реки, бурной и могучей, то в виде тихого и скромного водоема, то в виде озера, раскинувшегося на добрый десяток километров, — я потом посмотрел в энциклопедии, там сказано, что бо́льшая часть течения реки Вуоксы приходился на озера.

Старикан покупатель дремлет себе на заднем сиденье, точно его и нет в машине, поскрипывают рядом с ним пчелиные ящики, мы с Флегонтовым ведем неторопливый разговор о дороге, об окружающей местности.

Вот проехали старую границу. До сих пор различимы бетонное крошево взорванных дотов, обвалившиеся, заросшие окопы. Места пустынные, угрюмые, исчезли даже озера. А затем начался лес. Описывать его не берусь, но, поверьте мне, это был лес из «Калевалы» по меньшей мере. Всюду, куда ни глянешь, среди густых деревьев, полным-полно замшелых точно покрытых шерстью валунов, — дорога петляет между ними то вправо, то влево, — как тут только деревья растут, — кругом камень и камень. Флегонтов ведет машину, почти не снижая скорости, и оторопь берет: как он не изуродует колпаки колес?!

Не знаю, сколько проходит времени — пятнадцать, двадцать или сорок минут — лесная дорога вдруг светлеет, и мы вылетаем на открытое пространство. Ну и красотища перед нами, я вам доложу! По правде говоря, из-за одного этого стоило сюда поехать. Поляна, залитая солнцем; невиданной свежести, ярчайшая весенняя трава; впереди — почерневшие от дождей и ветров черные крыши разбросанных по опушке старых домов: с трех сторон — темно-синяя стена леса; прямо перед нами, метрах в трехстах — точно на ладони, окаймленное синими елями тихое озеро, и вода в этом озере, дай бог не соврать, — не голубая и не зеленая, а бронзовая.

И вокруг все те же замшелые, пестрые валуны, точно покрытые шерстью мохнатые звери.

Я думал, мы приедем, хозяйка угостит нас обедом, ну, если не обедом, то хорошим завтраком, затем мы сядем с Флегонтовым, никто нам не будет мешать, и он откроет мне свои секреты. Как бы не так! Едой в доме не пахнет, жена Флегонтова, Елена Ивановна, ходит в синих лыжных штанах, заправленных в высокие резиновые боты, на плечах — медицинский халат, на голове круглая шапка с черной сеткой от пчел; сейчас она откинута назад и видно, что все ее лицо вымазано синькой. Синька, видите ли, снижает боль от пчелиных укусов. Руки у нее измазаны в воске и в синьке, отчего они кажутся черными, их Елена Ивановна держит растопыривши, точно борец, сходящий с цирковой арены.

— Видите, для жены пчелы — это все, — на ходу успевает сообщить мне Флегонтов и тут же бросается обсуждать с ней неотложные пчелиные проблемы.

Торчит здесь и Стырц, прислушиваясь и млея от музыки технических терминов. Затем Флегонтов кидается стругать колья, чтобы поставить новый улей. Старику Стырцу он сунул в руки клещи и молоток, потому что ему не понравилось, как расположены рамки в его ящиках, и нужно было все переделать. Жена Флегонтова принялась разводить дымарь. Про меня они попросту забыли.

Я прошелся по дому — огромный, некрасивый, сараеобразный дом в два этажа. Внизу — обширная комната с большущей печью посредине. Наверху клетушки-спальни. Здесь еще сохранилась старая мебель — неуклюжие деревянные скамьи, которым скорее место в саду, а не в жилой комнате; деревянные кровати, больше похожие на ящики. На стенах висят грязные спецовки и давно не стиранные халаты. Всюду валяется пчеловодческий инвентарь — инструменты, отрезки искусственной вощины, гнилушки для дымаря — буквально сесть не на что, даром что здесь скамьи-исполины. В помещении нестерпимо душно, все окна, все форточки закрыты наглухо, чтобы не залетали пчелы. Ей-богу, просто дышать нечем.

Пройдясь по дому раз-другой, я вышел во двор.