Александр Письменный - Рукотворное море

Под неописуемое клокотанье, которое исторгала его чудовищная носоглотка, под этот несусветный каскад хрипов и рокотов в Палате лордов повелось рассказывать всякие истории, кто во что горазд, пока храпун не уходил и не наступала возможность немного поспать в тишине.

Началось все с того, что кто-то из соседей сказал:

— А я вот лежу и думаю: какого черта народ носится с места на место? Чего ему не сидится в покое? Едут и едут, мечутся из одного края в другой, как наскипидаренные. Слишком доступны в наши времена способы передвижения. Чего они здесь не видели, в горах да пустынях?

На это ответил бухгалтер из Товиль-Дары:

— Едут по разным причинам. Одни из страсти к перемене мест. Другие, естественно, где заработок получше. Известное дело: рыба ищет, где глубже, человек — где музыка играет. Осуждать его за это не приходится. Экономика! У третьих — квартирная проблема. Мало ли почему ездят…

— Не будем далеко ходить. Вот вы, например, почему вы забрались в свою Товиль-Дыру, если на машине к вам и за неделю не доскачешь? — спросил тот, кто начал этот разговор.

— Я? — переспросил бухгалтер. — Я туда заехал вследствие разочарования.

— Это как надо понимать? Давайте рассказывайте!

Поэтому не с криков во сне, а с истории ростовского бухгалтера началась в Палате лордов коллективная «Тысяча и одна ночь».

— Ну хорошо. Хотя, собственно, рассказывать нечего, — начал бухгалтер из Товиль-Дары; слово «хорошо» он приговаривал к месту и не к месту, причем произносил его так: «Ну хорошё-ё». — Жил я себе в Ростове-на-Дону, и ушла от меня жена. Не то чтобы очень молодая. Но и не старая. Плохо ей со мной было? Уехала к маме в Пензу. Ну хорошё-ё. Я погоревал немного с непривычки к холостому житью и женился вторично. Счетовод у нас был. Звать — Настя. То-сё, женился. Свеженькая деваха, двадцати лет от роду. Пошла за меня. Я уже старшим бухгалтером работал в системе промкооперации. Как-никак положение. А раз положение, значит, нагрузка. То надо готовить баланс, то проверка отчетности, то бюджетная комиссия. А она — блондинка, между прочим. Ну хорошё-ё, и, видишь ты, скучно ей. Осуждать ее не приходится — молодость. Между прочим, у меня и фотография с собой.

Он спустил ноги с койки, достал бумажник из-под подушки, вынул две фотографии и передал соседу.

— Без света ничего не видать, — сказал тот.

— Можно у вас свечечку на пару минут? — обратился бухгалтер к строителю гидроэлектростанции.

— Возьмите, пожалуйста.

С всклокоченной головой, в белых подштанниках, босой бухгалтер стал ходить со свечкой от кровати к кровати, показывая фотографии.

— Вот это первая жена, а это вторая, — объяснял он.

— А что стало со второй? — спросил гидростроитель.

— Ушла, — коротко ответил бухгалтер, точно говорил не о жене, а о рыбе, сорвавшейся с крючка.

— И вторая?

— Сбежала. Я трюмо ей зеркальное купил. Девяносто шесть рублей, как одна копейка. Запаковала в рогожу, собрала шмутки — и поминай как звали. Ну хорошё-ё. Заявить в милицию? Вроде как-то совестно. Ведь женой была. В загсе расписаны. Загсировались. Сбежала. И я даже не знаю, где она. Одни лохмотья от рогожи и остались.

— Не повезло вам с женами, — без насмешки, вполне сочувственно, произнес гидростроитель.

— А зачем возите с собой фотографии? Порвите к чертовой матери! Самое последнее дело беречь неприятные воспоминания, — сказал пожилой юрисконсульт.

— Пожалуй, верно. Надо порвать, — согласился бухгалтер.

Однако он, забрав карточки у последнего, кто их смотрел, бережно спрятал в бумажник и отнес свечу гидростроителю. Затем он лег на свое место, и некоторое время все молчали.

— Ну, а женщины у вас в Товиль-Дыре есть? Как вы обходитесь? — спросил хрипловатый голос из дальнего конца палаты.

— Есть, конечно. Где их нет? Разве на Северном полюсе. Только теперь женщины для меня звук пустой. Я ими не интересуюсь.

Компания была мужская, и реплики, естественно, были грубоваты по-мужски.

— Сегодня был у врача. Он сказал: «Вы импотент». Как гора с плеч свалилась! — произнес из темноты хрипловатый голос.

Мы помолчали. Пытка между тем продолжалась. Храпун клокотал, взрывался, замолкал угрожающе. И начинал снова.

— Послушайте, а кто там вызвался рассказать о ночных криках? — вспомнил кто-то.

— Ну, я, — послышался хрипловатый голос из дальнего угла.

— Ну, так что ж вы? Валяйте! Пропадать, так с музыкой.

И тот, с хрипловатым голосом, из дальнего угла стал рассказывать:

— Значит, вот какие цветочки-бантики. Храпеть я отродясь не храпел, потому что с юных лет обладаю сном чутким и тревожным. А вот кричать по ночам — это да. Кричать по ночам я мастер. Если тут есть медики, они подтвердят: бывают люди, впадающие в двигательное оцепенение при кошмарах. И тогда человек издает специальный животный крик, чтобы проснуться. В научной книге вычитано: человек отлично сознает самого себя в своем сне. И вместе с тем он не может изменить течение своих идей, то есть того, что ему снится. Поэтому он издает архаический, животный крик, так прямо и говорится по науке, будит свою жену, чтобы она в свою очередь разбудила его. Вот вам в точности научно-психологическая механика. Но жены как таковой у меня нет, подобно предыдущему оратору. С той лишь разницей, что не жена от меня сбежала, а я сбежал от жены. Утром только мама скажет: «Ты ночью кричал» — или постучит в стенку, у нас с ней две смежные комнаты, она с отчимом живет. Но сейчас разговор о другом. Сейчас разговор о том, что муха пролетит — я просыпаюсь. А приснится какая-нибудь чертовщина, хочу проснуться, а ничего не получается. И я начинаю кричать. Архаический, животный крик, будто кто наступил мне на горло, сдавленный, жуткий: спасите, мол, голубчики, погибаю! Представляете? В точности как описано у медиков.

Значит, получаются такие цветочки-бантики. Ехал я раз поездом в командировку в город Махачкалу… Нет, вру, в город Баку. Мягкий вагон, вагон-ресторан — все как полагается. В купе кроме меня молодая дамочка, майор-артиллерист и тихий седенький старичок. Естественно, дамочка и старичок внизу, — дамам и старикам у нас почет, ну, а мы с военным на верхних диванах. Дорога длинная, из Москвы поезд отошел утром, целый день вместе, то байки рассказываем, то перекинемся в подкидного дурака; военный притащил из вагона-ресторана бутылку коньяку, мы и выпили немного в интимной обстановке. Старичок — на боковую, мы с военным ухаживаем за дамочкой наперегонки. Делать-то в вагоне нечего. Она радуется, веселится. Какая дамочка не любит внимания. Глаза у нее блестят, губы мокрые, очень это действует на мужика.

Если говорить честно, у меня на эту дамочку образовались свои виды. В Баку она едет, к родным. Естественная вещь, в коридоре я уже и телефончик у нее взял, уже имеется договоренность вместе съездить в тамошний парк и на пляж в Мардакяны или в Сураханы, не помню, где у них в Баку лучший пляж. И московские ее координаты записаны. Порядок. Обошел с фланга вооруженные силы.