Дэйв Мастейн - Мастейн. Автобиография в стиле хэви-метал (ЛП)

Не могу сказать, что покинул это турне с большим восхищением или уважением к Aerosmith. Безусловно, они были профи, и мне всегда нравились некоторые их вещи, но я был немного удивлен тому, как с нами обращались. Были, к примеру, вещи, которые мы ожидали, как например возможность проводить достойный саундчек в подень перед концертом; разумное количество времени (минимум один час) на установку оборудования; место, где мы можем на сцене установить наш задник. Ну, после нескольких дней не получая того, чего мы ожидали — вещи, которые якобы были предусмотрены в нашем договоре — я разозлился. И начал вести себя импульсивно. Как-то вечером в Далласе, когда во время нашего концерта поклонноик бросил на сцену футболку Aerosmith, я вышморкался в нее и бросил ее обратно в толпу. После концерта я провел радио-интервью.

“Дейв, мы любим Мегадэт здесь, в Техасе” — сказал ди-джей. “Почему вы не играете немного подольше?”

Я рассмеялся. “У нас нет много времени на выступления, потому что у Aerosmith не слишком много времени, чтобы жить”.

Я подумал, что это немного забавно. Очевидно, Джо Пери и Стивен Тайлер так не считали. Они услышали интервью во время поездки на концерт на своем лимузине. На следующий день я обедал в Тако Бэлл, когда наш туровой менеджер подошел ко мне и сказал: “Эй, Дейв, просто хочу дать тебе знать, что мы сегодня уезжаем домой. Нас выперли из тура”.

Я чуть не подавился своей чалупой39. “Что? Ты шутишь”.

"Нет. Извини".

Я не просил объяснений. Вместо этого, по какой-то причине я хотел знать, кто нас заменит.

“Jackyl” — ответил он.

О, Боже.

Вот и мы, мультиплатиновая группа, находящаяся на гребне с хитовой пластинкой…и нас заменили на дрянной, третьесортной гибрид хэви-метал и южного рока. Можно было почти рассмеяться над всем этим безумием.

Почти…

Глава 14: Внутренние предатели

“Господи, чувак. Расслабься. Это не Нью-Джек Сити”.

После весьма неудачной стрижки. Числа на пленке были частым делом.

Фотография сделана Россом Халфином

Мне нравилась пустыня Аризоны. Она безжизненная и широкая. Служит ежедневным напоминанием, что где-то мог существовать космический план, в котором я играл лишь незначительную, практически незаметную роль. Полагаю, вы назвали бы это перспективным изображением. И, разумеется, эта пустня казалась удаленной на световые годы от мира Лос-Анджелеса и Голливуда, токсичных газов славы. Так что, хотя я был выписан из Мидоус и получил (временное) медицинское заключение “полностью здоров”, мы с Пэм решили, что Феникс будет нашим новым домом. Мы хотели жить и работать там. Для осуществления этого плана Дэвид Эллефсон и Марти Фридман также переехали в Аризону, так что мы могли сотрудничать более эффективно на следующей пластинке Мегадэт — 'Youthanasia'.

Единственным человеком в группе, который отказался переселиться, был Ник Менза.

Я не верю, что Ник был обижен моими попытками поддерживать режим трезвости или тем, что он вносил в группу меньший вклад. На самом деле пока в то время Ник скорее боролся со своими собственными демонами, все, что касалось Мегадэт, стало несколько скучным. Чем больше мы становились, тем больше боролись. Мы боролись в основном по поводу творческих и финансовых вопросов: в каком духе писать песни, кто будет писать песни, и сколько денег будет от этого получать каждый участник группы.

Чтобы разобраться в этих вопросах, а такжде для решения различных личностных конфликтов, мы проводили сеансы групповой терапии практически еженедельно. Это было мучительно больно; как правило, моя роль заключалась в том, чтобы сидеть в центре комнаты и слушать, как все остальные говорят мне, каким высокомерным, эгоистичным, бесчувственным мудаком я был.

“И да, кстати, Дейв, мне нужно больше денег, пожалуйста”.

Доходы от сочинения песен стали бесконечным источником конфликтов. В самом начале Мегадэт все было так просто: если ты написал песню, она была твоей. Конец истории. А тут началось нытье: “Вах, вах, вах! Я не получаю достаточно денег. Это несправедливо”. Проблема заключалась в следующем: звукозаписывающая компания хотела, чтобы я писал песни. Предпочтительно все из них. И от тех, что я не писал, от меня ожидалось, что я изменю и улучшу их путем бесконечной модификации и попыток исправить. Было бы легче для меня и полезнее для остальных участников группы, если бы наши композиторские способности были равны. Но это был далеко не тот случай, и все прекрасно знали об этом.

Поэтому мы приняли новую и постоянно меняющуюся деловую схему, разделявшую пирог авторских на мелкие кусочки. Вот как было в ранние дни. Если ты писал музыку, ты получал 50 %. Если ты писал текст песни, ты получал 50 %. Если ты занимался и тем и другим, ты получал 100 % авторских за эту песню. Если написал текст, сотрудничая с другим участником группы по музыкальной составляющей, тогда ты получал 75 % авторских за эту песню; человек, с которым ты сотрудничал в музыкальной части, получал 25 %. Если ты не написал ничего — если ты всего лишь был музыкантом, игравшим в студии и ездившим на гастроли — ну, тогда ты не получал ничего по части авторских. Ты получал очень высокую зарплату и довольствовался живыми выступлениями. Для любого в Мегадэт на пике своей карьеры это не было мелочью, особенно когда индоссамент и доходы от мерчандайзинга были внесены в общую совокупность факторов. Для всех нас это была лучшая жизнь, чем мы могли когда-либо представить.

Это было примерно так же сложно, как я всегда себе представлял эту формулу. К сожалению, всякий раз ноль добавлялся к концу формулировки авторских, соответственно увеличивались зависть и ревность, вызывая дальнейшее вмешательство и изменение учета. Если один человек написал текст песни, у всех остальных будет возможность добавить или изменить пару строчек, фактически разделяя текст песни на три или четыре части. То же самое можно было сказать и о музыке. Это было просто невыносимо.

“Разве ни один из вас не может написать долбаную песни в одиночку?” — говорил я иногда.

Был один важный случай во время гастролей в поддержку 'Youthanasia', когда мы обсуждали эту тему во всей ее бессмысленной красе. Это произошло в рамен-магазинчике в Токио. Все четверо из нас были там: я, Ник, Марти, Дэвид. Как это обычно бывало в те дни, центральной темой разговора стала не музыка или сценические выступления, или что-то духовное, а деньги.

“Знаешь что?” — сказал Ник. “Думаю, что у нас должен быть налог на сотрудничество”.

“Что?” Я понятия не имел, о чем он говорил, при этом мне не понравилось, как это прозвучало.