Камиль Гижицкий - Через Урянхай и Монголию

Когда я поднялся на гору, увидел отцепленное орудие с одним канониром; тот объяснил мне, где стоит дивизион. Как раз в это мгновение подъехали несколько всадников, и среди них — барон Унгерн, который, не заметив меня, спросил, что это за отряд, и, когда узнал, спросил обо мне. Когда я подъехал с рапортом, генерал обратился ко мне с вопросом, кто дал приказ о возвращении, но я оказался не в состоянии ответить ему, он добавил по-немецки: «И вы убегаете от меня?» Я был удивлён и захвачен врасплох этими словами, потому что получил приказ от одного офицера (от имени барона). Я не упустил случая тут же сообщить ему об этом. В это время барон объяснил мне, что началом паники были выстрелы в его палатку, произведённые революционно настроенными солдатами или офицерами, но сейчас всё в порядке и мы должны возвращаться на место последнего постоя. После чего, буркнув под нос: «Уже началось, интересно, чем это закончится», — направился к войску.

Я уже отдал приказ о возвращении назад, когда новый отряд загородил мне дорогу, и офицер от имени барона призывал присоединиться к дивизиону. Не проехал я и десяти шагов, как внизу снова раздались выстрелы, грянули залпы и верховой ординарец принёс приказ появиться в бригаде. Двинулись мы тотчас же рысью, но вследствие слабости я не мог держаться в седле, поэтому передал командование отрядом, сел на возок и, закрыв голову, крепко заснул.

Когда я проснулся, был ясный день, и бригада тянулась степью около монгольских юрт, в которые часто вбегали солдаты, вынося оттуда продукты и бараньи шкуры. Это меня очень удивило, потому что барон до сих пор не позволял даже самые малейшие злоупотребления. Около полудня приблизился ко мне офицер С. из обоза, спрашивая о здоровье. Я был ему очень признателен, потому что в последние дни все от меня отдалились, считая меня погибшим, согласно медицинскому заключению лекаря. Единственным верным товарищем был ординарец Михайлов, который выдерживал все мои капризы и выполнял желания моей лихорадочной фантазии.

Когда во время разговора я вспоминал с жалобой, что «дедушка», то есть Унгерн, не даёт нам такого желанного отдыха, С. взорвался смехом и крикнул:

— Человек, ты что — с неба свалился? Ведь Унгерн убит, Резухин убит. Первая бригада ждёт нас на Селенге, мы покидаем проклятую Монголию, идём на Дальний Восток, до Владивостока.

Мне казалось, что у меня галлюцинация или же С. пьян. Однако эта правда оказалась неопровержимой; её подтвердили и другие офицеры.

Переворот был совершён в ночь с 17 на 18 августа деморализованными солдатами, которые, опасаясь противостояния стотысячной большевистской армии, благодаря героической энергии своего вождя, решили убить его, самостоятельно отыскивая лучший выход из ситуации.

Переворот совершила группа заговорщиков, офицеров штаба, во главе с полковниками Львовым, Ефарицким и Т., которые умело воспользовались недовольством и усталостью солдат.

Вначале строили планы передачи командования генералу Резухину, при условии начала марша на восток, расформирования там войска и раздела внутри дивизии её кассы. Унгерна намеревались отстранить от власти или убить. Ждали только возвращения в Монголию, потому что в России ожидали только тюрьмы большевистского Чека.

Когда в Монголии представили этот план Резухину, тот не только отклонил предложение, но и ударил одного из офицеров ташуром. В это время раздались несколько выстрелов, которыми легко ранили генерала. Резухин, призывая коня, хотел выбежать из палатки, но один из офицеров выстрелил в него из нагана, попав прямо в висок, убил на месте. После смерти генерала, вторая бригада двинулась к Селенге. Первую бригаду уведомил о совершённом факте кто-то из посвящённых в этот план. В это время, после совещания, послали сотника Д. с приказом убить Унгерна, но тому не хватило смелости исполнить покушение, и он удрал. Таким образом, заговорщики сами должны были совершить убийство и издали уже соответствующие приказы, как отдельные отряды должны поступать в случае смерти барона. Для убийства Унгерна выбрали десять человек, вооружённых маузерами: те, не имея смелости действовать открыто, стреляли издалека по палатке, над которой развевалась большая жёлтая хоругвь со знаками Чингис-хана.

По ошибке они попали в другую палатку и убили только двоих ординарцев. Эти выстрелы повлекли за собой непонятный для меня переполох, который генерал старался сдержать, объезжая лично обоз. Тогда-то мы встретились в последний раз. Унгерн после расставания со мной призвал взбунтовавшихся к повиновению, объясняя, что их стремление на восток ошибочно, потому что там идёт борьба с большевиками, а в армии Меркулова нечего есть. При этом высказал своё мнение, что в настоящее время намеревается зимовать в удобном месте, чтобы весной направиться к Врангелю.

Барон был отлично проинформирован о намерениях заговорщиков, фамилии которых громко выкрикнул: «Львов, Ефрицкий»! Но оба полковника спрятались, и, увидев это, Унгерн крикнул: «Вылезайте из-под возов! Это не место укрытия для офицера!» Полковники, трясясь от страха, не последовали приказу, Унгерн же, едва бросив взгляд на свежий труп дивизионного хорунжего Бурдуковского, кинулся к возам. В это время есаул Матвеев дал по отъезжающему два выстрела из нагана, но промазал. Барон буркнул «Мерзавец» и повернул к монгольскому дивизиону. Снова раздались залпы в сторону генерала. Конь Унгерна, видимо, раненный, помчался в сторону леса, унося наездника, за которым бросились в погоню несколько офицеров, в том числе Ефарицкий и Львов, как если бы желая вознаградить себя за недавнюю трусость. Барон погиб, но его преследователи не вернулись в дивизию.

Барон оставил после себя славу необычайно отважного человека. Сами офицеры осуждали всю подлость шайки по отношению к своему вождю. Командование теперь принял полковник О. Бригада состояла из двух казачьих полков, дивизиона бурят, трёх батарей горных орудий, дивизиона пулемётов, моего газового отряда, возов, стад скота и госпиталей. Было очень мало провианта, потому что основная часть возов была оставлена на биваке во время переворота. На первом постое устроили совет командиров, среди которых находился и я. Было упразднено рукоприкладство, осталось одно наказание — стояние под саблей. Совет был бурным, потому что разговор шёл не о благе бригады, а о собственных амбициях.

Наша бригада шла к Селенге, где должна была встретиться со второй бригадой, и оттуда, избегая большевиков, должна была направиться на восток. Дойдя до реки, мы узнали у монгольских конюхов, что какое-то войско переправилось через реку на расстоянии 20 вёрст от нас. Мы допускали, что это наши.