Джованни Гуайта - Крик с Арарата. Армин Вегнер и Геноцид армян

(отрывки)

Книга Дорога без возврата [101] состоит из писем из Турции и Месопотамии. Она представляет собой самое страшное свидетельство о трагедии армянского народа, ставшего объектом геноцида. Повседневность, заполненная «тысячью рук, протянутых в мольбе» и образующих «живую изгородь, которая плачет, просит и кричит», превратит голос Армина Вегнера в призыв, бессильный вопль, который никогда не сделает его свободным.

Особенно поражает контраст между первым письмом к родителям от 2 ноября, полным лихорадочного волнения, с трудом сдерживаемой радости в ожидании предстоящих ему новых впечатлений, и остальными письмами, в которых ощущается «шелест смерти», столь близкий, что он уничтожает всякую надежду на жизнь.

Предисловие

Посвящается убеленному сединами любимому другу.

Высокая пальма и крошечный росток исчезли.

Я остался один.

(Из арабского песнопения)

Эти письма говорят о смерти. Некоторые из них адресованы умершим. Я писал их, не зная о том, что когда-нибудь соберу их в книгу. Но зрелище массовых убийств на фоне бледного горизонта выжженной пустыни невольно родило во мне желание хотя бы отчасти рассказать о том, что меня мучает, рассказать не только моим близким друзьям, но и более широкому, невидимому кругу людей. Это желание не оставило меня даже в тот трудный час, когда я написал последнее, прощальное письмо у стен города, окруженный многими милями одиночества, и осознал, что мне придется свести счеты с жизнью.

В то время некоторые из моих писем были опубликованы в Германии, где произвели сильное впечатление и даже вызвали некоторое смятение. Одно из них, перехваченное цензурой, стало причиной того, что меня отозвали из Турции. В силу всего этого, а также из-за моего сострадания и сопричастности к этому несчастному народу ужасную судьбу которого я видел собственными глазами, после возвращения на родину из Багдада мне не разрешили снова поехать в эту страну. Я больше не увидел землю, которую полюбил за ее величественные пейзажи и за огромную боль, пережитую мною на ней. Когда из-за бюрократических проволочек мое возвращение из Константинополя было отложено, меня арестовали солдаты Германской Военной миссии и продержали на небольшом судне, стоявшем на якоре в бухте Золотого Рога, вплоть до момента моего принудительного отъезда.

Итак, эти письма относятся теперь не только к тем немногим людям, которым они были адресованы. Они стали свидетельством пройденного пути, усеянного страданиями, неудержимого стремления рассказать о сражениях того времени, когда, думаю, лишь некоторые отдельные души умели сказать то, о чем сегодня многие могут говорить громко и ясно. Это правда: старый мир все еще окружает меня.

И мне не суждено было вернуться с той печальной дороги, на которой неведомая судьба меня сохранила. Изменилось ли мое сердце? Или дыхание моей разрушенной родины побуждает меня тщетно искать людей, мысли и обстоятельства, которые я оставил, чтобы никогда не найти вновь?

Берлин, январь 1919 г.

А.Т.В [102] .

К родителям

Константинополь, 2 ноября 1915 г.

Написано под горячими лучами осеннего солнца

Когда вы станете читать эти строчки, я уже буду далеко от этой страны. Я отправляюсь в Багдад. Вчера меня назначили в Военную миссию, лишили всех званий, и теперь я всего лишь простой солдат и получаю столь малое жалованье, что и не знаю, как смогу выжить. Буду спать вместе с турецкими солдатами и питаться отбросами, как крыса.

И все же мне повезло. Меня определили санитаром в корпус фельдмаршала фон дер Гольца. Я боролся за это место! В течение пяти дней пытался успокоить учащенный пульс при помощи пантопона и тинктуры валерианы, чтобы меня признали способным выдержать тропический климат. Но меня обуревало душевное возбуждение, лихорадочная жажда придать этой войне новую форму и значение — хотя бы для меня самого, прилагая для начала определенные усилия со своей стороны. Из-за этого мой пульс доходил до более восьмидесяти ударов в минуту, как только я ступал на лестницу, ведущую в здание министерства.

Так или иначе, я справился. И теперь держу штурвал моей жизни в своих руках. Я увижу Багдад, Тигр, Моссул и Вавилон. Я полностью осознаю, какой важный шаг совершил: перестал быть санитаром-добровольцем и сделался таким же солдатом, как все. Моя душа свободна, как птица, меня могут послать в Германию, в траншеи Суассона — со мной могут сделать все, что угодно. В конце концов, в такой долгой войне и мне негоже бесконечно избегать зловещей петли, непрерывно нависающей над нашими головами. Ведь никто не может предвидеть превратностей жизни, которые, во всяком случае, всегда застают меня готовым ко всему, даже к смерти, если так тому быть. Но если дойдет до этого, я погибну сам по себе, а не за родину. Меня крайне печалит невозможность умереть из любви к человечеству! Как бы то ни было, я совершил этот шаг, поставил жизнь на карту в игре за ценности своей души. Я счастлив. Мы отправляемся через неделю.

Видите кавалькаду всадников в развевающихся на ветру папахах, со звенящими саблями, болтающимися погонами и позолоченными лентами на груди? Видите, как они гарцуют по краю пустыни, то пересекая водные потоки, то направляясь к холмам? Среди них худощавая фигура всадника, его голова слегка наклонена вперед. Как хорошо сидит на нем форма! Он офицер? Нет, знаков различия не видно, это обычный солдат. Это ваш сын. Он рад и здесь учиться жизни с позиции подчиненного; ведь мы никогда не видим так остро хорошие и плохие стороны людей, как находясь под их началом. Распахнув глаза, в трепетном волнении ваш сын следует за ними с желанием прощать, полный любви к этой земле и всегда готовый склонить голову перед жизнью.

Еще вчера я был с вами, ныне сижу за этим столом. Еще вчера находился там, в городе, а теперь снова в пути, в новом направлении. Еде окажусь сегодня? А завтра?

Германская Военная миссия

Солдат медицинского корпуса [103]

К монахине из Гюль-ХанеМарге В. Бонин,

утонувшей 14 октября 1917 года во рву Трески

В столовом бараке в Рас-Ул-Айне, 26 ноября 1915 г.

Дорогая моя Дистель и вы все, дорогие мои цветы дома Роз! Я будто и сейчас вижу, как Вы, в белом монашеском облачении, проходите по залам, как по великолепному саду. Но розы, цветущие под Вашими руками, — это кровоточащие раны. Какое печальное письмо получил я от Дистель, обычно пребывающей в хорошем настроении, вечно взъерошенной ветром и такой некрасивой! Мне вручили это письмо в поезде в Бофанти, и мне вспомнились ваши лица, немного сконфуженные, когда вы провожали меня на вокзал.