Владимир Жуков - Страда и праздник

Совнарком получил наглую телеграмму двух временщиков из Омска — командира Степного корпуса полковника Иванова и уполномоченного временного Сибирского правительства Ляховича, они «уведомляли» о падении Советской власти в Сибири и своей якобы готовности обеспечить скорейшую и непрерывную отправку продовольствия в голодающие губернии России, правда, на условиях исключения «попыток со стороны Совета Народных Комиссаров вторгнуться в пределы Зауралья с целью восстановления низвергнутых Совдепов». В ответ СНК принял обращение ко всем трудящимся о борьбе с восставшим чехословацким корпусом и контрреволюцией в Сибири. Среди самого неотложного — задача восстановить связь с Восточной Сибирью, прерванную с падением Омска, — с Новониколаевском, Барнаулом, Иркутском, Красноярском. И тогда-то в эфир пошла радиотелеграмма за подписью Ленина, предлагающая принять все меры, чтобы восстановить сообщение обходным путем, используя одновременно телеграф и радиотелеграф. Ташкент должен был вести связь через Семипалатинск и Томск. А Иркутск и Томск — выходить на Ташкент, чтобы тот мог радиотелеграфом вести связь с Ходынской радиостанцией в Москве и международной приемной в Твери. Вот об этом и спрашивал в записке Ленин: все ли будет сделано, чтобы столь сложный вариант действовал безотказно? Все. Все!..

Вспомнил о Николаеве. Тот как раз должен быть этими днями в Твери, на станции, посмотреть, что да как, прежде чем декрет о централизации радиотехнического дела будет окончательно готов. А сам вот отправляется в Ярославль, тоже познакомиться, только проверить самое обычное — почтовые конторы. Сколько он уже с нею связан, с почтой, да все Москва, Москва, хотя в подчинении вся Россия. Больше не могу, сказал и в Совнаркоме и в коллегии, должен посмотреть на почтовую провинцию своими глазами.

На платформе вокзала кучкой стояли сопровождающие его ревизоры, покуривали, чему-то смеялись. Подбельский поздоровался и сразу прошел в вагон, сел в угол, в темноту, с наслаждением ощущая, как его охватывает блаженство одиночества и беззаботности нескольких дорожных часов.

И тут же задремал. Его не беспокоили. Сквозь сои слышал, как обрывался стук колес на остановках, громче доносились голоса. В памяти даже остался Александров и как кто-то из ревизоров передавал свой разговор с дежурным: «Мера картофеля пять, а то шесть рублей, а ржаная мука — триста пятьдесят». Кажется, еще подумал: «Неслыханно! В стране полно хлеба, лежит необмолоченным урожай семнадцатого, даже шестнадцатого года, а пуд муки стоит триста пятьдесят рублей — столько получает квалифицированный работник почты за месяц!»

В Ярославле сияло раннее летнее солнце. У вокзала ждали несколько пролеток, но встречавший работник губисполкома оправдывался:

— Хотели авто подать, товарищ народный комиссар. Да сломались оба у нас, черт их дери… не обессудьте.

Подбельский глухо отозвался:

— Не суетитесь. Я приехал по делу.

Ретивость губисполкомовца неприятно настораживала. Бог с ним, с автомобилем, но даже эта вот кавалькада пролеток, дробный, сливающийся цокот копыт, лихие позы кучеров с раскинутыми локтями, с разудалыми выкриками заставляла прохожих останавливаться, смотреть вслед. И значит, возле почтово-телеграфной конторы неминуема суматоха новой встречи, начальник, ошеломленный обилием гостей, выбежит, разве что не сгибаясь в пояснице, как в прежние времена, и… как с ним быть? Разыгрывать сановную особу? Или, наоборот, изо всех сил стараться выглядеть подемократичней, отчего он, встречающий, несомненно, будет еще больше сбит с толку?

Проехали обширную базарную площадь, и губисполкомовец гордо сказал, что недавно упразднили ее старое название — «Сенной рынок», назвали площадью Труда. Подбельский одобрительно кивнул в ответ, откинувшись вбок, к гармошке сложенного верха пролетки, стал смотреть в набегавшую спереди даль с еще одной площадью, с желто-белым, в опояске невысоких колонн зданием театра, а потом других мрачноватых старинных домов, не затененных ни единым деревцем. Кучер, громко понукая лошадь, стал сворачивать влево, как оказалось, к губисполкому, чтобы пока, как объяснил провожатый, напиться чаю, а руководители губернии появятся позже.

Вот как! Опасения насчет излишне торжественной встречи не оправдывались. Но теперь уже злило полное невнимание к приехавшим, Подбельский вспылил:

— Ну, если так, то и у меня нет никакого желания встречаться с местными властями. Так можете и передать! Когда уходит пароход в Нижний?

Провожатый не понял, на что гневается нарком, и испуганно заморгал.

— Так позже, сказали… Вы ведь, наверное, сначала по своей части, по почтовой… А пароход… это мы узнаем, не сомневайтесь!

В столовой с низким сводчатым потолком Подбельский выпил только, чаю, к хлебу не притронулся. Несколько раз нервно прошелся вдоль глубоких оконных амбразур, густо затененных листьями орешника. Показалось, что ревизоры назло завтракают слишком долго, и как только один из них поднялся из-за стола, направился к выходу.

Он попросил кучера погонять, но до почтовой конторы, двухэтажного здания с грязно-серым фасадом, сплошь залепленным афишами и объявлениями, и, напротив, чистым, тщательно подметенным тротуаром было недалеко. Качнув пролетку, он спрыгнул на землю, мельком оглядел просторно расстилавшуюся площадь перед конторой, купола собора рядом и шагнул в полусумрак за входной дверью.

Какой-то человек, вероятно начальник конторы, преградил путь — в почтовой тужурке со споротыми петличками, с лицом, застывшим в напряженно-приветливой улыбке. Сзади слышалось, как подъезжали отставшие экипажи с ревизорами, и Подбельский помедлил, ожидая, когда его спутники окажутся рядом, протянул руку встречавшему, пошел следом за ним в зальчик, обведенный деревянным барьером со стеклянными окошками; из-за барьера сквозь распахнутую дверь доносился стрекот телеграфного аппарата.

Народу в зальчике было немного, человек пять, и все они как по команде обернулись на входящую группу, а из крайнего окошка показалось лицо чиновника с близоруко сощуренными глазами.

Начальник конторы уже не улыбался, держался со спокойным достоинством, но Подбельский не мог Отделаться от охватившего его чувства досады и осознанного понимания, что вся эта его инспекция выглядит не так, как должна была бы выглядеть. А как — он не знал и сердился, чувствовал, что действительно уедет сегодня же дальше по намеченному маршруту, в Нижний Новгород.

— Ну что ж, — сказал он, стараясь, чтобы голос его звучал поспокойнее. — Контора как контора. Ревизоры займутся своим делом, а нам с вами, товарищ, — он слегка дотронулся до руки начальника, — надо бы поговорить отдельно.