Владимир Жуков - Страда и праздник

По коридорам, но аппаратным залам бродили служащие, а может, кто из администрации — всех их отличали форменные тужурки и шинели. Один подошел неробко, назвался монтером, спросил: «Вы из Совета?» Подбельский показал на Усиевича — он представитель ВРК; про себя сказал, что комиссар почтамта и телеграфа. Втроем двинулись дальше, широкие марши лестниц возносили их все выше, открывая картину, в сущности, полного разрушения: окна выбиты, в ближайшем зале, куда они заглянули, панели коммутаторов издырявлены пулями, а стол полицейской связи (это объяснил добровольный провожатый, что полицейской) взорван, видимо, гранатой; на треть примерно зала разлетелись какие-то медяшки, провода, осколки эбонита, обломки высоких стульев, на которых прежде восседали телефонистки. И здесь вдоль стен были навалены мешки, теперь с пшеном, крупа растеклась по полу, хрустела под ногами, тут и там валялись пустые бутылки.

— Весело юнкерам, однако, было, — зло сказал Подбельский, отбрасывая носком ботинка пустую бутылку. — А мы семь дней штурмовали.

Неподалеку от сквозняка громко хлопнула дверь. Провожатый сказал:

— Это во время перемирия, в ночь на тридцатое. Юнкера тут прямо бал устроили, с барышнями танцевали. Награбили бутылок из магазинов и танцевали, два граммофона у них было. На радостях, что вся телефонная сеть Москвы под кадетским контролем…

— Еще бы, — в сердцах поддержал Усиевич. — Нашито караулы заняли загородный телефон, а не эту, центральную. Вот и сидели без связи.

— Связь была, — возразил монтер. — Только юнкера кого хотели, того и включали. А ваши-то номера могли еще и прослушивать.

— Наши все телефоны молчали, их выключили, — сказал Подбельский.

— Ну да, я и говорю, — сказал монтер. — А тут еще вот что. Когда с крыш-то началась стрельба, барышни и стали разбегаться. Юнкера удерживали, сами пробовали работать, но нули в окна цок да цок, вот и пришлось оставлять один зал за другим — сначала вот эти, верхние, «А» и «Д», потом «В» и ниже, так до второго этажа и добрались.

Они стояли у окна верхнего аппаратного зала. От ветра, гулявшего тут, было зябко, монтер поднял воротник тужурки. Подбельский приник к краю окна, вглядывался вдаль над ржавыми крышами домов. Было удивительно ощущать рядом с Мясницкой, с центром города, такую высоту и такую даль — за Китайгородской стеной виднелись башни Кремля, а за ними мутно серело Замоскворечье.

— Ничего картинка? — с восхищением произнес монтер. — Тут холм — от Театральной площади поднимается — и еще девять высоких этажей. Шведско-датско-русское общество строило. Как концессию на московский телефон получило в девятьсот первом году, так и отгрохало. Пятьдесят тысяч абонентов, между прочим, не шутка!

— И все они теперь наши, — весело отозвался Усиевич. — Айда вниз.

Спускаясь по широким ступеням, он выяснил у монтера, откуда на станции столько муки, — оказывается, юнкера натаскали из какого-то магазина не то пекарни. Сказал Подбельскому, что доложит в ВРК, — мука пригодится, надо вот только теперь распорядиться с пленными.

— Пупко пусть ими займется, Пупко, — предложил Подбельский. — Комиссар милиции, это его дело.

— А где он? Пока еще разыщем!

— Здесь, со мной приехал. Знаешь, я бы вообще предложил оставить его комиссаром на станции. Тут комиссар с полномочиями нужен. И боевой караул. Чтобы никаких больше случайностей.

Усиевич поправил очки, на минуту задумался. Самуила Пупко недавно ввели в члены ВРК с решающим голосом. Был он эсером-максималистом, членом возникшей в девятьсот шестом году партии, которая исповедовала идеи борьбы за немедленную национализацию земли, но официально никакой партийной фракции не представлял и всегда поддерживал резолюции большевиков. Деятельный, готовый взвалить на себя любое трудное дело, наверное, и теперь уже распоряжался там, возле церковки, где разоружали юнкеров. И Усиевич сказал:

— А что, Пупко — это кандидатура! Сегодня же на ВРК и проведем, явочно. Думаю, поддержат. А пока, действительно, пусть остается.

На второй этаж они спустились другим коридором. Шедший впереди монтер внезапно остановился. За поворотом кто-то лежал на полу — рослый, в армейской шинели, широко разметав ноги в хромовых офицерских сапогах. Еще шаг, и стал виден смятый погон с красной полоской по зеленому — штабс-капитан. Правая рука крепко сжимала вороненую сталь нагана, из-под воротника натекла лужица теперь спекшейся, темной крови.

— Сам, — испуганно сказал монтер. — С отчаяния.

Подбельский и Усиевич прошли дальше, остановились, всматриваясь в полусумрак коридора. Там на полу, на подстеленных шинелях, лежали раненые. Несколько телефонисток хлопотали возле них.

— Да, — сказал Усиевич, — комиссар нужен. Чтобы поскорее привести здесь все в порядок.

У входа на телефонную станцию, по всему пространству переулка толпились, расхаживали солдаты, почти вполовину серый цвет их шинелей перебивала темная одежда красногвардейцев. Кто-то настойчиво звал строиться, ему помогали, переспрашивали друг друга, кто какого отряда.

К старой, с обвалами штукатурки стене церковки Евпла были приставлены винтовки, они стояли неровно, опертые то штыком, то стволом. Был тут и пулемет, потом сразу подкатили еще два, густо осыпанные мукой.

Пупко вынырнул из-за угла, подскочил к Подбельскому, как бы точно рассчитывая увидеть его именно тут, затараторил:

— Построил юнкеров. Семьдесят человек всего. Четырнадцать офицеров. Направляю в Бутырки, как договорились…

Подбельский кивнул утвердительно. Усиевич рассмеялся:

— Ты, Вадим Николаевич, я гляжу, давно распорядился насчет комиссара, а спрашиваешь…

— Что? — не понял Пупко. — Какого комиссара?

— Ничего, ничего, — сказал Подбельский. — Действуйте, Самуил, там, на станции, еще хлопот полно.

Подбежал связной, сунул Усиевичу записку. Мимо, заворачивая на Мясницкую, к Лубянской площади затопал строй, сначала неровно, потом все сильнее выравнивая шаг.

— Ладно, — сказал Усиевич. — Одно дело сделали, теперь брать Политехнический и дальше, в Кремль. Но сначала меня требуют с докладом на Скобелевскую. Ты идешь, Вадим?

Подбельский отрицательно покачал головой.

— Мне туда, — он показал в сторону, противоположную той, куда уходил красногвардейский отряд.

— A-а, на почтамт. Ну и как там? — Веселые глаза Усиевича щурились за стеклами очков. — Как там, товарищ комиссар почт и телеграфов?

Подбельский отозвался хмуро:

— Вчера условились о телеграфной связи с Питером, но, похоже, не хотят признавать нас чиновнички. Представляешь, революционная власть сама по себе, а они — сами по себе. Может быть такое?

— Усложняешь!

— Хотел бы и я в это верить. Ладно, пошли.