Коллектив авторов - А. С. Грибоедов в воспоминаниях современников

— Другие европейские страны, — прибавил я, — особенно Англия, никогда не упоминают имени шаха иначе, как с отменной почтительностью. Почему бы и русским уполномоченным не прибегнуть к подобной формуле вежливости? [11]

— О, это большая разница! — возразил Мирза. — Россия находится в таком положении, что может приказывать, тогда кап Англия ничего не может добиться от вас иначе, как угождением и лестью!

В течение вторника 5–го шаббана Мирза–Абдул–Вагаб изъявил желание встретиться с Грибоедовым у Могаммед–Велли–хана Афшара для решения этого злополучного дела.

— Надо спешить, — говорил он, — и не допустить разрыва между двумя могущественнейшими государствами, а также смерти многих добрых людей из–за двух бедных женщин и такого ничтожного существа, как Мирза–Якуб!

Горестные события, происшедшие в среду, 6–го шаббана, никогда не изгладятся из моей памяти; они разрастались с такой быстротой и так осложнились, что рассказ мой невольно будет страдать длиннотами и беспорядочностью при описании ужасного мятежа, которого я был печальным свидетелем.

С восходом солнца мой начальник и Мирза–Нарриман получили от губернатора, принца Али–шаха, приглашение немедленно прибыть к нему по одному весьма важному делу. Грибоедов еще спал, и прошло добрых два часа, раньше, чем Мирза–Нарриман выслушал его инструкции. Хан, имея в виду устроить условленное накануне свидание между Мирзой–Абдул–Вагабом и Грибоедовым, вышел из дому первым, предупредив Мирзу–Нарримана, что присоединится к ним у принца.

Рано утром я узнал, что у главной мечети, где снова собрались муллы, образовалось целое скопище народа. Муллы велели закрыть на базаре все лавки и приказали правоверным отправиться в русский квартал и добиться, добром или силой, выдачи двух женщин и Мирзы–Якуба. Двое честных купцов-–грузин, видя готовящееся возмущение, бросились к посланнику, чтобы предупредить его о приближении неистовой толпы и о ее злодейских намерениях; с другой стороны, Манучир–хан, по повелению шаха, полученному им ночью, поспешил отправить своего племянника, Мирзу–Селлимана–Маллейкафа, к посланнику, чтобы откровенно сообщить ему о настоящем положении дел и просить его немедленно отказаться от покровительства беглецам, выдачи которых требует неистовствующая чернь.

Четыреста или пятьсот человек, предшествуемые толпою мальчишек и несколькими исступленными, потрясавшими палками и обнаженными саблями, направились от мечети к жилищу посланника. Мирза–Селлиман с трудом успел опередить их и сообщил – однако уже поздно – о предполагавшемся насилии, а Мирза–Нарриман, пытавшийся выехать из дому, чтобы отправиться к принцу-губернатору, вскоре вернулся, перепуганный, домой, куда я был призван для окончательных распоряжений, относящихся к отъезду. Дождь камней падал уже во дворы, и крики толпы сливались временами в одно общее ура. Крики заставляли нас холодеть от ужаса, и мы спрашивали себя, чем все это кончится.

Казалось, над иностранцами тяготела железная рука судьбы. Я не обнаружил в них ни твердой воли храбро защищать свою жизнь, ни достаточного присутствия духа, чтобы попытаться избегнуть опасности, покорившись требованию народа или прибегнув к какому–либо иному средству [12].

В комнате Грибоедова находились Аделупг — второй секретарь, врач, грузинский князь — двоюродный брат супруги Грибоедова, Мирза–Нарриман, два купца–грузина, Рустем, Ага–Могаммед–Али – ферраш–баши Аббаса–Мирзы, довольно многочисленная прислуга и казаки-конвойцы оставались частью во дворе, частью в соседних комнатах, где находился и я.

Дом Могаммед-хана весьма обширен и разделен дворами, вдоль которых высятся строения. Отделение, занимаемое Грибоедовым, состояло из большой гостиной с передними по обеим концам и двух небольших других комнат. Посредством кровли и дворов оно сообщалось с помещением, отведенным Мирзе–Якубу, которое предшествовало помещению посланника.

Волнение увеличивалось все более и более; раздалось несколько выстрелов, и вскоре народ ворвался во дворы. Я слышал, как кто-то крикнул: "Схватите Мирзу–Якуба и назад!" Впоследствии я узнал, что это кричал Хаджибег, мирза, который старался усмирить осаждавших, предоставив им эту жертву. Несчастный Якуб уцепился за платье Хаджи – единственное и недостаточное в этот роковой момент убежище! — но его оторвали от него, и он упал, пораженный бесчисленными ударами кинжала. Слуги Али–Яр–хана схватили женщин и потащили их прочь.

Во время недолгого затишья, предшествовавшего взрыву, я узнал о печальной судьбе Мирзы–Якуба, о смерти Дадаш–бега, одного казака и двух или трех лакеев, которые, защищаясь, убили двух или трех персиян. Тела последних были отнесены в мечеть, и это кровавое зрелище еще более разъярило народ. В это самое время один из соседей, по имени Али–Верди, кондитер, находящийся в услужении у Манучир–хана, вбежал в залу, чтобы спасти Мирзу–Селлимана, племянника своего бывшего господина, умоляя его, пока есть время, следовать за ним еще свободным путем; с тем же усердием он предлагал безопасный приют и посланнику. Но просьбы его были напрасны. Мирза–Нарриман воскликнул, что никто не осмелится поднять руку на представителей Европы. "Выстрелы ваши не устрашают нас, — сказал Али–Верди, – Разве мы но слыхали их в Гандже, Аббас–Абаде и Эривани?" Грибоедов отвергнул сделанное ему предложение, может быть, не желая покидать своих или же просто не сознавая грозящей ему опасности, и честный кондитер принужден был удалиться, сожалея, конечно, о бесполезности своих настояний.

Казаки и посольские служащие успели выработать некоторый план защиты на случай вторичного нападения, от которого осаждающие, по–видимому, отказались, как" мы начинали думать. Но прошло полтора часа, и надежды наши рухнули; мы были осаждены толпой, не в пример более многочисленной, которая состояла теперь уже не только из мелочных торговцев и черни: она была снабжена огнестрельным оружием и к ней присоединились и солдаты разных военных частей. Ужасные крики оповестили о ее приближении, и вскоре град камней до того усилился, что мы принуждены были укрыться в соседней комнате, с правой стороны двора, служившей Грибоедову спальней. Напрасно старался он обращаться к пароду, — никакой человеческий голос не мог быть услышан посреди такого ужасного шума. Приказание казакам стрелять холостыми зарядами также не принесло никаких результатов. Смерть была перед нами, жертвы ею были соединены, без всякой надежды, охваченные ужасом, подобно невинным овцам, преследуемым кровожадными волками, напрасно пытающимся избегнуть своей участи.

Казаки, презирая опасность, обнаруживали непоколебимое решение спасти своего начальника, если это было возможно, и дорого продать свою жизнь. Несколько слуг показали большое присутствие духа и замечательную отвагу, особенно один курьер, по имени Гоашатур. Этот храбрец бросился с саблей в руке на осаждающих, сбил двух из них, заставил отступить прочих, поднялся затем на лестницу, чтобы прогнать влезавших на стены; его закидали камнями, и он уже два раза готов был упасть, но снова бросался вперед, пока сабля его не переломилась, и, когда ему нечем было уже защищаться, он мгновенно был растерзан на части.