Коллектив авторов - А. С. Грибоедов в воспоминаниях современников

Русское правительство ничего не выигрывало, в смысле своего могущества, оказывая покровительство такому человеку, как Мирза–Якуб; нам оставалось предполагать, что в действиях посланника скрываются намерения, враждебные интересам Персии. Если же подобные намерения не имели места, то почему было не уговорить этого несчастного сохранить свое положение, во сто крат превышающее его достоинства. Мы терялись в догадках.

Как только министры и Манучир–хан, главный начальник евнухов, узнали о бегстве Мирзы–Якуба и о месте его нахождения, они тотчас же обратились к посланнику, указывая ему на все неприличие укрывания подобного беглеца. Последний, оставаясь при своем решении, согласился, однако, благодаря ли совету Грибоедова или уверениям, что ему не будет сделано никакого зла, явиться, в сопровождении Мальцева и переводчика Мирзы–Нарримана, к Манучир–хану, чтобы объясниться с этим последним относительно своего намерения возвратиться на свою родину, в Эривань. Свидание обошлось как нельзя лучше, казалось даже, что Манучир–хану удалось победить упорство подчиненного, ибо он, вместо того чтобы вернуться в посольский дом, отправился на свою квартиру; однако вечером того же дня он опять явился в дом посланника с разными домашними вещами – постелью, коврами, посудой и пр.и расположился тут окончательно.

Гроза надвигалась. На следующий день дом Мирзы–Якуба был, по повелению шаха, запечатан, а Грибоедову было официально сообщено, что этот несчастный скрылся, не отдав отчета в сумме от 30 до 40 тысяч туманов. Я не могу теперь припомнить в точности, когда именно, в какой день и час имели место различные обстоятельства, сопровождавшие это печальное событие. Вечером, уже довольно поздно, Рустем–бег сделал попытку перевезти остальные вещи, украшавшие квартиру Мирзы–Якуба. Он взял с собой несколько слуг с мулами и, сорвав наложенные на двери дома печати, уже сдвинул кой–какую мебель, чтобы увезти ее, как вдруг появилась стража, разбуженная дерзким вторжением, и воспротивилась его намерениям с проклятием и угрозами, каковые скоро перешли бы в действия, если бы Рустом не удалился.

До сих пор Грибоедов обнаруживал некоторую склонность удовлетворить министров, не выходя, однако, из границ своих полномочий. Опасение подвергнуться строгому наказанию и даже смерти препятствовало Мирзе–Якубу вернуться к своим обязанностям; равным образом он сопротивлялся убеждениям посланника, уговаривавшего его отправишься в Тавриз и поступить на службу к Аббасу–Мирзе. Мой начальник, находившийся у Манучирхана в то время, когда Мальцов и Мирза–Нарриман отводили к нему Мирзу–Якуба, — нашел этого последнего весьма раздраженным оскорблениями, нанесенными ему, когда он переходил через внутренние темные проходы, которые вели к покоям; несколько слуг гарема осыпали его ругательствами и плевали на него, да и одежда Мирзы–Нарримана порядочно, потерпела от их наглости Вот что отвечал Мирза–Якуб на обвинение в краже денег и драгоценностей: "Надо не иметь ни бога, ни совести, чтобы возвести на меня надобную подлость!" Это значит подлить масла в огонь; неуместное его возражение повлекло за собой горькие замечания, и хан, видя, что спор между раздраженными людьми только осложнят затруднение, приказал Рамазан–бегу, феррашу шаха, отвести Мирзу–Якуба обратно в посольский дом и смотреть, чтобы ему не было нанесено оскорблений. Вскоре после того он последовал за ними и сам.

Грибоедов обнаружил крайнее негодование на обиды, нанесенные обоим мирзам.

— Они плевали не на Мирзу–Якуба, — воскликнул он, — они плевали, прежде всего, на императора, а потом на меня! Такое положение вещей не может быть терпимо! [10]

Хан всячески старался умерить справедливый гнев посланника, — говоря ему, что оскорбление нанесено людьми слишком низкого звания и потому достойно презрения, так же как и оскорбление, нанесенное Мирзой–Якубом религии тех людей, с которыми он имел столкновение и которые по своему положению заслуживают некоторого снисхождения. При этих словах Грибоедов, еще не успокоившись от волнения, обратился к Мирзе–Якубу и спросил его, как у него хватило дерзости коснуться святых вещей и как священное слово "бог" могло вырваться из его уст. Якуб, снова отвергая возведенное на него обвинение в краже, дерзко заявил, что он только выразил свое мнение, сказав, что у тех, кто возводит на него столь злостное обвинение, нет ни совести, ни бога.

После подобной сцены нельзя было и думать о примирении и дружеском объяснении.

Около 29-го числа месяца реджеба Грибоедову назначена была частная аудиенция у шаха, которая не дала сколько-нибудь удовлетворительных результатов. Однако было решено передать возбужденное против Мирзы–Якуба обвинение на рассмотрение суда под председательством Мирзы-Месиха, верховного муллы Тегерана. МирзаЯкуб представил против этого решения некоторые возражения, справедливо основываясь на том, что, по магометанским законам, нет пощады тому, кто отрекся от ислама, ибо уже один этот поступок является преступлением, наказуемым смертью. К тому же Мирза-Якуб осмелился отозваться самым неуважительным образом о домашней жизни шаха и его многочисленного семейства и коснуться в своей критике справедливости и святости духовных особ. Я помню, как он рассказывал однажды случаи из жизни гарема, которые должен был бы хранить в тайне; я даже прервал его, заметив ему, что милости, которыми он столько времени пользуется у шаха, по меньшей мере, должны были бы заставить его молчать о тех предметах, о которых он говорят столь необдуманно.

Грибоедов поступил не совсем осторожно, уделяя Мирзе-Якубу слишком много внимания, и в этом его можно было бы справедливо упрекнуть. Евнух обедал с ним за одним столом, или же кушанья, приготовленные на кухне министра, подавались ему в его комнату; он уже не хотел обедать с нами, опасаясь, как он говорил, чтобы его не отравили.

Шах между тем, по-видимому, отказывался от мысли вернуть беглеца, а равно и двух или трех слуг, которых тот увлек с собой с другой стороны, Грибоедов был уведомлен, что шах взял назад свое согласие на то, чтобы Мальцов и Мирза-Нарриман, по отъезде посланника, имели пребывание в столице, опасаясь каких–нибудь неприятных столкновений, могущих возникнуть вследствие их неопытности в делах.

1-го числа шаббана месяца Мирза–Якуб, в сопровождении Мальцева и Мирзы–Нарримана, отправился, как было условлено, к Мирзе–Месиху. После того как он прождал там по меньшей мере с час, ему дали знать, что верховный мулла не совсем здоров и не может его выслушать. Итак, эта попытка была бесполезна.

Около дома столпилось множество народу; как я узнал, Мирза–Месих рассудил не принимать его, боясь не сдержать справедливого негодования и назвать в раздражении Мирзу–Якуба неверным (каффир) дав тем самым народу повод забросать его камнями и вызвать неистовство.