Олег Шишкин - Шесть рассказов об исчезновении и смертях

Прошло четверо суток, а враг не появлялся. В степи не было ни души — только мыши и скорпионы. Капитан, которого теперь часто видели на башне с часовым, в ночь на 7-е приказал совершить конный рейд в башкирское селение Байюл, в 25 вёрстах южнее Новоспасской. Эскадрон драгун и казаков нагрянул туда, не встретив ни одного человека. Капитан и есаул влетели первыми на центральную площадь. Ветхие домики были пусты, а весь посёлок казался призрачным, если бы не бешеная собака, выбежавшая им навстречу с яростным лаем. Лошадь капитана с испугу встала на дыбы, но он удержался в стременах. Тут же спешившись, Баскаков отсёк псу голову, со злостью отшвырнув её ногой, и, давясь слюной, прокричал подчинённым, робко всматривавшимся в чёрные силуэты жилищ: «Сжечь! Всё сжечь!»

Когда селение загорелось, откуда-то выскочил хромой человек, лысый, с клеймом на лбу, и, размахивая саблей, кинулся на военных. Есаул выстрелил ему в руку. Тот выронил оружие, что-то дико крича. Комендант не стал его допрашивать, лишь приказал, чтобы пленному отрезали нос, уши, три пальца на правой руке и отпустили с миром.

В крепости капитан почувствовал, что у него зачесалось лицо. Он тёр его ладонями, массировал пальцами, нервно передёргиваясь, растирал спиртом и рассолом, но ничего не помогало. Сидя в постели, Баскаков после часа мучений, в конце концов уснул. Во сне он увидел себя в тюрьме в облике другого человека, который через каждую секунду становился другим, и других было сорок тысяч.

От этого кошмара его разбудила утрянка, потонувшая в лихорадочном топоте сапог. Всходило солнце, а горизонт вокруг крепости почернел от чудовищной толпы. Эта армия, хаотичная и разношёрстная, двигалась вперёд, ощетинившись кольями, сайдаками, топорами, дубинками, вилами и поленьями. Подойдя ближе к укреплениям, восставшие бросились в атаку с истошным визгом, с искажёнными от истерики лицами, на их губах сверкала белая пена. Многоногое, тысячелицее существо, как будто вырвавшееся из трещин опалённой солнцем земли, завыло ещё громче и протяжнее, различив на башне фигуру с двумя светящимися глазами. Эти глаза были покрыты вязью красных прожилок, зрачки их были расширены до предела, они, пульсируя, росли по мере приближения восставших, радостно дрожавших от предчувствия победы. Босые ноги уже топтали крепостной вал, когда прицельный шквал картечи остановил первых — все выстрелы прозвучали одновременно, без фальши. Волна атакующих дрогнула. Головы некоторых, покрытые репейными комками и белёсой вязью гнид, разлетелись в клочья. Но люди ещё бежали, повинуясь инерции, другие завертелись со стоном на земле, схватившись за пах или живот, из которого вывалились кишки, третьи с удивлением смотрели на повисшие на сухожилиях руки. Но в тот же миг их всех раздавила масса, двигавшаяся за ними. Только после четырёх плотных выстрелов и двух орудийных залпов толпа отхлынула, с такими же воплями побежала назад, оставляя многочисленных убитых, раненых, но ещё больше затоптанных. Единицы оборачивались, грозя кулаками, выкрикивая непристойную брань.

Поле боя опустело. Слышался лишь чей-то стон, а один из восставших, с разорванным задом, встав на колени, пополз к своим, но вдруг свалился [12] Потери Новоспасского гарнизона в живой силе 8 июня 1774 года составили: ранено стрелами и камнями четверо солдат и убит от разрыва пушки один канонер (см.: Ртищев В. И. История Оренбургского края. СПб., 1801). .

Капитан принялся подсчитывать понесённые убытки, но, услышав крик и молодецкий посвист, поднялся на башню. Шагах в двухстах от стены по полю разъезжал на белом коне кто-то бородатый в малиновом кафтане и собольей шапке. Он выкрикивал непонятные слова, размахивал белым куском бумаги или материи. Один раз ветер донёс фразу: «Я царь Пётр III...» После этого конь под человеком взбрыкнул, и он шлёпнулся на землю. Забравшись снова в седло, бородач опять издавал звуки, но скоро ускакал с диким визгом, всё так же размахивая листом.

Комендант пытался разглядеть его лицо в подзорную трубу, пока не почувствовал озноб, и всё вокруг покрылось густым туманом.

Вечером его тело уже билось в безжалостной тифозной горячке. Больной хватал воздух руками, то закрывая, то ощупывая ими лицо.

Пережив коллапс, лёжа в куче потных простынёй, комендант наконец пришёл в себя 13-го числа. Открыв глаза, Баскаков посмотрел в потолок. Его лицо, сморщенное, со впалыми щеками и чёрными кругами под глазами, было спокойно. Увидев, наконец гарнизонного цирюльника, стоявшего возле постели, капитан прошептал: «Я хочу умыться». Когда он поднялся, то осторожно направился к табурету, где стоял таз. Отклонив всякую помощь, он заглянул в него, но тут же ударил ладонью по жидкости, потерял сознание (возможно, от слабости), рухнул на пол и больше уже не шелохнулся. "Histoire de la revolte de Pougatchov" [13] История Пугачевского восстания (франц.) . сообщает, что тогда же, 13 июня, полковник Смирнов с тысячью двумястами карабинерами, гусарами и чугуевскими казаками заставил бунтовщиков отступить и снял четырёхдневную осаду с Новоспасской, «державшейся лишь святым духом, верностью присяге и расторопностью капралов».

Последние дни ветерана были печальны. Получив отставку, он безвыездно жил в новгородской усадьбе, проводя остаток жизни в затворничестве и гробовом безмолвии русской глубинки. Сюда не долетал рёв истории и скрежет боевых колесниц. В этом крепком двухэтажном псевдоготическом здании с двумя крыльями, обращёнными окнами на запад, Баскаков без конца бродил по комнатам в зелёных очках и старом армейском парике, давно уже отменённом. Он приказал спрятать в чулан все свои портреты, утверждая, что, когда видит их, кажется себе давно умершим. Проходя мимо зеркал и трюмо, завешенных по его распоряжению чёрным крепом (чтоб не пылились зря), он рассматривал сукно, стряхивая с него что-то, после чего всегда оборачивался назад. Он бросил бриться, но волосы уже не росли, и это вначале удивляло. В своих снах, то мимолётных, то тяжёлых и долгих, он видел те же комнаты, тот же пыльный креп, балдахин спальни, себя спящего и видящего всё это во сне. Обычно это происходило после приёма лаунаума парацельсума и капель опиата, которые ему прописывал от мигрени доктор Дюпре, бывавший здесь наездами, часто скучая о своей покинутой родине за чашкой кофе. Он часами рассказывал об ужасах якобинского террора и бесконечных мытарствах бездомного эмигранта [14] «В 1811 году на смертном одре Дюпре признавался священнику, что был тайным конфидентом злоумышенников, что он не Дюпре. Однако умирающий не успел сообщить своего имени и имен грабителей» (архив IV жандармского управления. Т. 23. Докладная записка агента «Бисквита»). . Только после того, как слуга-калмык, деланно улыбаясь, уносил пустые чашки, он глубокомысленно щупал пульс больного, рассматривал язык, горло, уши, глаза и даже брови (!). Затем, в конце осмотра, он вынимал порошки из потёртого саквояжа. Других визитёров, кроме Дюпре, хозяин не принимал, рассылая родственникам многочисленные письма с убедительной просьбой не навещать его, не обременять тихую старость излишними хлопотами.