Оливер Сакс - В движении. История жизни

Лето 1965 года было для меня особенно трудным, особенно опасным, поскольку в эти три месяца, отделявшие мою аспирантуру в Калифорнийском университете от работы в колледже Эйнштейна, делать мне было нечего и я был предоставлен самому себе.

Продав свой надежный «БМВ» R-60, я на несколько недель отправился в Европу, где прямо на заводе в Мюнхене купил новую, но более скромную машину – R-50. Сначала я поехал в Гюнценхаузен, маленькую деревню под Мюнхеном, где находятся могилы моих предков; некоторые из них были раввинами, взявшими себе имя Гюнценхаузен.

Затем я поехал в Амстердам, свой любимый город в Европе, где много лет назад состоялось мое сексуальное «крещение» и где я был посвящен в геи. В предыдущие приезды я познакомился с разными людьми; теперь же, на званом обеде, я встретил молодого немецкого театрального режиссера по имени Карл. Элегантно одетый и очень четко выражающий свои мысли, он остроумно и со знанием дела говорил о Бертольте Брехте, многие из пьес которого к тому времени поставил. Он был очарователен и в высшей степени цивилизован, но я не нашел его достаточно привлекательным в сексуальном отношении, а потому, когда вернулся в Лондон, совсем о нем не думал.

Поэтому я был удивлен, когда пару недель спустя получил от него открытку, где он предлагал встретиться в Париже. Моя мать увидела послание Карла и, очевидно слегка меня подозревая, спросила, от кого открытка. Я ответил, что открытка от старого друга, и вопрос на этом был закрыт.

Приглашение меня заинтересовало, и, воспользовавшись паромом, я отправился в Париж на новом мотоцикле. Карл снял в отеле уютный номер с обширной кроватью. Весь долгий уикенд мы осматривали достопримечательности и занимались любовью. Я привез с собой запас амфетамина и перед тем, как мы в первый раз отправились в постель, проглотил двадцать таблеток. Возбудившись и чувствуя острое желание, которого до приема таблеток у меня, в общем, не наблюдалось, я был, вероятно, особенно пылок и страстен, потому что Карл, удивленный моей ненасытностью, стал спрашивать, в чем причина. Это все амфетамин, сказал я и показал ему флакон. Из любопытства Карл взял одну таблетку. Ему понравилось, он взял вторую, третью, и, наконец, его забрало так же, как меня, и вскоре он превратился в некое подобие «оргазматрона» из фильма «Спящий» Вуди Аллена. Мне трудно сказать, сколько часов прошло, прежде чем мы, невероятно уставшие, сделали маленький перерыв, чтобы потом начать все сначала.

Ничего удивительного не было в том, особенно если принять во внимание эффекты амфетамина, что мы с Карлом могли, подобно зверям в период гона, заниматься этим долгое время практически безостановочно. Не ожидал я другого: после того, что было в Париже, мы влюбились друг в друга.

Когда в октябре я вернулся в Нью-Йорк, я писал Карлу страстные любовные письма и получал столь же страстные ответы. Мы идеализировали друг друга: мы воочию видели, как проживаем наши жизни бок о бок, полные любви и творчества: Карл – как художник, я – как ученый.

Но вскоре наши чувства стали угасать. Мы задавались вопросом: а было ли чувство, пережитое нами, реальным и истинным – если снять афродизиакальный компонент, обеспеченный амфетамином? Я счел этот вопрос особенно унизительным – разве может столь возвышенное чувство, как любовь, быть сведенным исключительно к физиологии?

В ноябре нас бросало из одной крайности в другую, мы разрывались между сомнениями и полной уверенностью в нашей любви. В декабре мы уже не любили друг друга (ни о чем не жалея и не отрицая странности той лихорадочной любви, которая нами владела) и не особенно желали продолжать общение. В своем последнем письме я писал Карлу: «Я храню воспоминания о пылкой радости, острой и иррациональной… все прошло».

Через три года я получил от Карла письмо, в котором тот писал, что собирается пожить в Нью-Йорке. Мне было любопытно увидеться с ним, тем более что к этому времени я бросил наркотики.

У него была маленькая квартирка на Кристофер-стрит около реки, и, когда я вошел, меня поразил спертый, задымленный воздух в квартире. Сам Карл, раньше такой элегантный, был небрит, неухожен и неопрятен. На полу лежал грязный матрас, а на полках над ним – упаковки из-под таблеток. Ни книг, ни прочих напоминаний о прошлой жизни запойного читателя и режиссера. Было ощущение, что у хозяина этой квартирки не осталось никаких интеллектуальных или культурных интересов. Карл стал торговцем наркотиками и теперь говорил только о них да о том, что мир спасет ЛСД. В его мутноватых глазах застыл взгляд фанатика. Все это меня ошеломило и напугало. Что случилось за прошедшие три года с этим изящным, цивилизованным, одаренным человеком?

Мною овладели ужас и, частично, чувство вины. Разве не я познакомил Карла с наркотиками? Не я ли виноват в том, что это, некогда благородное, существо принялось заниматься саморазрушением? С тех пор я Карла не видел. Где-то уже в 1980-х мне сказали, что Карл заболел спидом и уехал в Германию, умирать.

Когда я занимался в аспирантуре Калифорнийского университета, Кэрол Бернетт, моя приятельница по Маунт-Циону, вернулась в Нью-Йорк, в аспирантуру по педиатрии. В Нью-Йорк потом переехал и я, и мы восстановили наши приятельские отношения. Часто утром по воскресеньям мы ходили в ресторан Барни Гринграсса («Король-Осетр») на поздний завтрак и лакомились копченой рыбой. Кэрол выросла в Верхнем Вест-Сайде, привыкла с детства к этому ресторану, и именно здесь, прислушиваясь к разговорам толпившихся по воскресеньям завсегдатаев ресторана и магазина, она научилась своему беглому и в высшей степени идиоматичному идишу.

В ноябре 1965 года днем я принимал огромные дозы амфетамина, а ночью, будучи не в состоянии заснуть, – не меньшие объемы хлоралгидрата, снотворного. Однажды, сидя в кафе, я вдруг стал жертвой диких неожиданных видений – их я описал в своих «Галлюцинациях»:

Я помешивал кофе, и он вдруг стал зеленым, а потом пурпурным. Вздрогнув, я поднял голову и вдруг увидел, что у посетителя, который расплачивался возле кассы, большая голова с хоботом, как у слона. Паника овладела мной; я швырнул на стол пятидолларовую бумажку и, выбежав на улицу, бросился через дорогу к автобусу. Но у всех пассажиров автобуса оказались смахивающие на куриное яйцо гладкие головы с огромными сверкающими глазами, похожими на фасеточные глаза насекомых; глаза эти двигались неожиданными рывками, отчего казались еще более страшными и неестественными. Я понимал, что это галлюцинация, что я не могу остановить происходящее в моей голове и что единственное, что мне нужно делать, – это, по крайней мере, контролировать свое поведение, не кричать в панике и не впадать в кататонический ступор при виде монстров с глазами насекомых.