Марк Алданов - Ленин. Политическая биография (французский вариант)

С войной воцарился хаос, хаос в теориях и в практике. Он длится и поныне, более сильный, чем когда-либо. Не так давно Гаазе, Шейдеман, Либкнехт были друзьями, членами «самой большой и лучше всех организованной» партии, набравшей четыре миллиона голосов на выборах, обладавшей столь же великолепной, сколь и непоколебимой теоретической базой. Увы, из этой уникальной базы они сегодня сделали выводы, которые заставляют их расстреливать друг друга, резать друг другу глотки: марксистская пресса обвиняет марксиста Шейдемана в том, что он подослал убийц к марксисту Курту Эйснеру! Марксист Гаазе называет марксиста Носке палачом. Марксист Гофман расстреливает марксистов Левина и Ландауэра. И все действуют от имени Маркса. Какой позор, и какой крах!

А вот этот крах Ленин как будто бы предвидел. «То, что теперь мы переживаем зачастую только идейно: споры с теоретическими поправками к Марксу, — то, что теперь прорывается на практике лишь по отдельным частным вопросам рабочего движения, как тактические разногласия с ревизионистами и расколы на этой почве, — это придется еще пережить в несравненно более крупных размерах, когда пролетарская революция обострит все спорные вопросы, сконцентрирует все разногласия на пунктах, имеющих самое непосредственное значение для определения поведения масс, заставит в пылу борьбы отделять врагов от друзей, выбрасывать плохих союзников для нанесения решительных ударов врагу» [147] Н. Ленин. Марксизм и ревизионизм. Памяти Карла Каутского. 2-е изд., 1919, с. 11. — ПСС, т. 17, с. 25-26. .

Правда, в этом хаосе теории и действия имела место знатная чехарда, которой Ленин предвидеть не мог. Бывшие ревизионисты ныне среди независимых, а бывшие ортодоксы оказались среди большинства. Эдуард Бернштейн и Георгий Плеханов обменялись двадцать лет назад достаточным количеством аргументов, цитат, иронических замечаний и оскорблений. Г-н Бернштейн, к примеру, говоря о «комической ярости — дабы не воспользоваться более сильным выражением— г-на Плеханова против всех социалистов, которые уже сейчас не видят, что уготовила рабочему классу его историческая судьба, и которые все еще видят проблемы там, где он видит одни готовые решения. Ведь пролетариат, это он!» [148] E. Bernstein. Socialisme théorique et social-démocratie pratique. Paris, 1900, р. 299. . Русский марксизм почти превратил г-на Бернштейна в «сторонника бессмертного Бастиа». А ведь именно Плеханов в 1917—1918 годах руководил в Петрограде органом «Единство», самой умеренной из социалистических газет, когда-либо известных миру. И Бернштейн сегодня — друг независимых. Плеханов, пораженец 1904 года, превратился в сторонника решительных действий. А Бернштейн, бывший патриот, столь возносимый либералами, бывший шовинист, так ненавидимый интернационалистами, Бернштейн, желавший, чтобы у Германии были колонии, Бернштейн, одобрявший аннексию Кяучау [149] «Это приобретение без сомнений не самый глупый трюк в активе немецкой внешней политики» (E. Bernstein. Op. eit, р. 251). , ныне поднимает в своей стране волну возмущения, утверждая, что «девять десятых по меньшей мере условий мира в Версале справедливы».

Стоит подумать об этом хаосе, и почти невольно возникает мысль, что судьба мстит таким образом тем, кто считал, что знает всю правду . Большая заслуга «научного» социализма в том, что он дал социальной науке новый метод исследования : метод же Маркса послужил ему философским камнем. Такое ощущение, что этот камень был ничем не лучше других.

Карл Маркс, великий утопист научного социализма, подарил миру новое мессианство, мессианство пролетариата. Сегодня его судит сама жизнь. Экономическому мессианству она дает явное опровержение. И разоблачает нравственное мессианство. Ибо многие марксисты считали, что рабочий класс — «прибежище всякой цивилизации, всякого ума, всякой добродетели». Менее всего это относится к самому отцу-основателю, этот проповедник социализма не очень жаловал человеческую породу. Но лучшие из нынешних большевиков — и прежде всего из немецких спартаковцев и французских и итальянских экстремистов— проникнуты пролетарским нравственным мессианством в гораздо большей степени, чем пролетарским социологическим мессианством. Жизнь мало-помалу мстит им за себя. Она показывает, что пролетариат, с точки зрения интеллектуального развития, несравненно ниже буржуазии. С точки зрения нравственной, он ее стоит (это еще мягко сказано), ни в чем значительно не превосходя. В большей степени занятый трудом, менее эгоистичный, оттого что обездоленный, более смелый, чем буржуазия, он обладает и большими нравственными недостатками, проистекающими из очень низкого уровня интеллектуального развития. В этих условиях можно с большой долей вероятности сказать, что пролетарское мессианство принесет западным марксистам те же жестокие разочарования, которые он уже принес самым искренним и самым умным из русских марксистов. Нет, первые нравственные и интеллектуальные плоды социалистического строя еще далеки от воплощения. У нас сегодня есть печальное право быть большими пессимистами, чем был Фридрих Шиллер в 1793 году.

Известно, что Михаил Бакунин стал прототипом Рудина в романе Тургенева, лично хорошо знакомого с ним; Рудин— человек безвольный, бесполезный, краснобай, неспособный на какое-либо серьезное действие. Это чрезвычайно любопытный факт, если подумать, что Бакунин до Ленина был единственным русским, сыгравшим большую роль в революционной истории Европы [150] Такие люди, как Кропоткин или Плеханов были выдающимися теоретиками и пользовались некоторой известностью: первый — в анархистских кругах англосаксонских и романских стран, второй — прежде всего в немецких марксистских кругах. Но их практическое влияние было очень ограниченным и не может выдержать никакого сравнения с влиянием Бакунина. , и что следы его мыслей и поступков и сегодня еще, почти полвека после его смерти, можно отыскать там.

Бакунин не был ни философом, ни теоретиком, хотя ему порой и были свойственны озарения и он обладал большой культурой. У него неоспоримо был писательский дар, но писал он мало, в спешке, помимо воли (как сам неоднократно признавался). Писания его, всегда очень живые, интересные, несмотря на недостатки и на большую наивность, часто сквозящую в них, полны всякого рода отступлениями; большинство же вообще не завершены; иные опубликованы только посмертно. Он почти всегда менял первоначальный план в процессе работы над своими брошюрами, и потому в них трудно сориентироваться. Так, в его большом политическом труде «Кнуто-германская империя и социальная революция» вопрос о Боге поднимается самым неожиданным образом — думаю, даже и для самого автора — и принимает такие размеры, что Карло Каффиеро и Элизе Реклю, публикуя в 1882 году, спустя шесть лет после смерти Бакунина, большую часть этой рукописи, озаглавили ее: «Бог и Государство». По манере письма Бакунин был антиподом Карла Маркса, его вечным антагонистом: писания Маркса своей строгой логической выстроенностью похожи на математические теоремы.