Жан Оль - Диккенс

Именно во время шотландских каникул (Кэт «вела себя хорошо» и даже перебралась пешком через поток, доказав свою способность к еще более насыщенным приключениями путешествиям), потом, по возвращении в Лондон и летом в Бродстер-се, Диккенс задумал поездку в Америку. Он уже принял решение о том, чтобы сбросить с себя цепи рабства — еженедельных выпусков, и намеревался даже — высшая роскошь! — взять годовой отпуск, перед тем как начать новый роман. «Барнеби Радж» успешно подвигался, но судя по посредственным продажам, публика, пять лет неизменно хранившая ему верность, слегка подустала. Памятуя о дурном примере Скотта, который утратил любовь читателей тем, что публиковал один роман за другим, Диккенс с трудом уговорил Чапмена и Холла профинансировать его затею, выдав ему внушительный аванс. Он припас козырь: рассказ о путешествии за океан был тогда очень популярным и доходным жанром, и «Домашний быт американцев» Фрэнсис Троллоп тому свидетельство.

В глазах английского радикала того времени Америка была прогрессивным демократическим раем. Весьма возможно, что, обдумывая свои планы, Диккенс поставил себе целью подправить антиамериканское впечатление, оставленное сочинением миссис Троллоп. Чапмен и Холл терзались сомнениями, но, как всегда убежденные верой в себя их любимого автора, повиновались: конец 1841 года ушел на лихорадочные сборы. После некоторых колебаний Чарлз и Кэт вновь решили не брать детей с собой и поручить их Фредерику Диккенсу и чете Макреди. С ними поедет только Анна Браун, шотландская горничная Кэт. 4 января 1842 года они поднялись в Ливерпуле на борт парохода «Британия». В кармане Диккенса лежал томик Шекспира — «прощальный подарок» Форстера.

Путешествие в Америку сильно напоминало историю любовного разочарования, а Диккенс — рыцарей, которые, узрев хорошенькое личико на медальоне, пускались в долгий путь, чтобы в конце концов узнать, что Дульсинея совсем не похожа на свой портрет. Он устремился за океан с энтузиазмом, заранее ожидая всего самого лучшего от «этой великолепной страны», и Америка в самом деле уготовила ему поистине триумфальный прием, «как никакому другому гостю со времен Лафайета» [21] Французский маркиз Мари Жозеф де Лафайет снарядил в 1777 году на свои средства военное судно и явился через океан на помощь к американским борцам за независимость. Он стал близким соратником Джорджа Вашингтона, участвовал во многих сражениях, отстаивал интересы повстанцев перед королем Франции и присутствовал при капитуляции англичан в 1781 году. В 1784-м он совершил свою третью поездку в Америку, которая стала триумфальным шествием. . Однако всего через несколько дней по приезде он написал Форстеру такие ужасные слова: «Я страшусь, что сюда приедет какой-нибудь радикал: в Англию он вернется консерватором. Я в самом деле боюсь, что самый тяжелый удар по свободе был нанесен этой страной, не сумевшей подать пример всему миру».

Чтобы понять такой резкий поворот, нужно сравнить «Американские заметки», опубликованные по его возвращении Чапменом и Холлом и, мягко говоря, не слишком снисходительные к некоторым заокеанским недостаткам, с перепиской, которая послужила их основой, где Диккенс высказывается еще менее дипломатично. Однако оба источника сходятся в одном: отвратительная погода превратила переезд почти в гомеровское приключение.

«— Стюард!

— Сэр?

— Что тут творится? Как это по-вашему называется?

— Довольно сильное волнение, сэр, и лобовой ветер.

Лобовой ветер! Представьте себе носовую часть корабля в виде человеческого лица и вообразите некоего Самсона, могучего, как пятнадцать тысяч Самсонов, который стремится отбросить корабль назад и наносит ему удары прямо в переносицу, лишь только тот пробует продвинуться хотя бы на дюйм. Вообразите самый корабль: все вены и артерии его громадного тела вздулись и готовы лопнуть под жестоким напором противника, но он поклялся пройти или погибнуть. Вообразите вой ветра, рев моря, потоки дождя, неистовство стихий, восставших против него. Вообразите небо, темное и бурное, и облака, в диком единодушии с волнами образующие другой океан в воздухе. Добавьте ко всему этому грохот на палубе и под ней; поспешный топот; громкие хриплые голоса моряков; клокотанье воды, бьющей из шпигатов и в шпигаты; и время от времени — тяжелый удар волны о палубный настил над вашей головой, точно мертвенный, глухой, тяжкий отголосок громового раската в склепе, — и вы получите впечатление о лобовом ветре в то январское утро» [22] Цит. по. Диккенс Ч. Американские заметки / Пер. Т. Кудрявцевой // Диккенс Ч. Собрание сочинений: В 30 т. Т 9. .

Можно не сомневаться, что Диккенс добавил красочности, в общем, совершенно заурядной непогоде, зато складывается впечатление, что разбушевавшаяся стихия предвещала бурю светских торжеств, поток народного ликования, ураган полемики, волну возмущения и прилив разочарований, которые скоро обрушатся на него…

А ведь начиналось всё хорошо. Во время краткой остановки в Галифаксе Диккенс иронизирует по поводу канадских политических нравов в отрывке, явно напоминающем выборы из «Пиквика»: «Народ разразился криками; правительственная партия потирала руки; оппозиция покачивала головами; правительственная партия сказала, что никогда еще не было такой хорошей речи; оппозиция заявила, что никогда еще не было такой плохой; председатель и члены Генеральной ассамблеи покинули свои места, чтобы о многом поговорить и мало сделать; короче говоря, всё шло и обещало идти в точности так, как это происходит в подобных случаях у нас». В тот момент он еще был убежден, что американские институты власти являют собой совершенно иное зрелище. Затем «Британия» причалила в Бостоне. Пародируя знаменитого клоуна, Диккенс обратился к встречающим с радостным возгласом: «А вот и я!» Элегантный, утонченный, очень английский город сразу ему понравился. Он познакомился там с поэтом Генри Уодсвортом Лонгфелло, преподававшим в Гарвардском университете; и профессор, и университет снискали у него самые горячие похвалы. Столкнувшись с немного надоедливой восторженностью американцев, засыпанный приглашениями (ему пришлось нанять секретаря, чтобы на них отвечать), осаждаемый поклонниками даже в собственной гостиной, он пока выказывал терпение и снисходительность. «Не было на земле императора, которого бы встречали такие толпы, как меня в Бостоне, в Нью-Йорке и в Филадельфии, — писал он Томасу Миттону. — Балы, обеды, депутации…»

Стройный хор впервые дал петуха 1 февраля, во время пышного банкета, устроенного в его честь «бостонской молодежью». Подняв тост за то, чтобы «Америку и Англию не разделяло более ничего, кроме Атлантики», Диккенс затронул щекотливый вопрос о международном авторском праве, вызывавший разногласия между двумя странами, — он явно не знал, во что ввязался. В Америке не существовало законов, защищавших права английских авторов; издательства и газеты без зазрения совести воровали их произведения, порой даже с ведома лондонских книгопечатников, которые позволяли им издавать книги почти одновременно с их официальным выходом в свет [23] Так, кстати, и случилось с «Американскими заметками» Диккенса. — Прим. авт. . В случае Диккенса несправедливость была очевидна: несмотря на свою огромную популярность по всей стране («С Дикого Запада прибыли делегации, преодолев более 3200 километров; они явились с озер, с рек, из лесов, из хижин на деревьях, из городов, с заводов и поселков»), он не получил еще практически ничего от продаж своих произведений в Америке. Присутствующие, настроенные в его пользу, бурно зааплодировали… но на следующий день в газетах разразился скандал.