Жан Оль - Диккенс

Вечно сражающийся с несправедливостью, Диккенс не испытал большого воодушевления от Всемирной выставки 1851 года, которая, однако, была в глазах его современников первой вершиной, покоренной в Викторианскую эпоху. Он даже предложил со страниц «Домашнего чтения» организовать параллельную выставку, которая обнажила бы «просчеты и недостатки Англии», и, спасаясь от наплыва посетителей, охотно бы уехал с Кэт и детьми за город, если бы срочное дело не удержало его в Лондоне. Срок аренды дома на Девоншир-Террас истекал, а его друг Фрэнк Стоун как раз съехал с квартиры, выходившей на Тависток-сквер. Рядом с этим домом стояли еще два, такого же типа, купаясь в полнейшем покое: сад, огороженный решеткой, и аллея для карет отделяли его от улицы. Величина дома компенсировала посредственное состояние, в котором он находился. Диккенс решил улучшить дом, поручив ремонт своему зятю Генри Остину.

Он не напишет ни слова из нового романа, пока не наведет порядок на рабочем столе, обращенном в сад, расставив любимые безделушки: двух бронзовых лягушек, человечка с карманами, полными щенков, и разложив письменные принадлежности: нож для бумаги из слоновой кости, запас излюбленной писчей бумаги, всегда одной и той же, синие чернила и гусиные перья. Чтобы продуктивно работать и задать направление своему буйному воображению, «гений порядка» всё больше привязывался к мелочам. «Для каждой вещи находилось место, и все вещи стояли на своих местах, никакой небрежности не допускалось, — рассказывает один сосед. — Порядок и безупречность, перенесенные с Девоншир-Террас, приняли больший размах». Безупречность даже в ванной комнате, где Диккенс велел установить холодный душ очень большого напора. «Ежедневно пользуясь душем, я не смогу терпеть присутствие стульчака в углу», — твердо заявил он. Низменный аксессуар удалось спрятать за ширмой…

Однако фантазия не была совершенно изгнана из Тависток-хауса. Для украшения двери, отделяющей кабинет от гостиной, Диккенс заказал столяру книжный шкаф в технике оптической иллюзии: не менее 113 ложных книг с лукавыми названиями типа «Пять минут в Китае» (три тома), «Короткий послеполуденный отдых на пирамидах» (два тома), «Выдающиеся глупости Канта» и жемчужина «коллекции» — «Мудрость наших предков», шесть томов которой назывались «Невежество», «Мнительность», «Плаха», «Костер», «Грязь» и «Болезнь», а дополнением к ней служили «Добродетели наших предков» — тоненькая брошюра, заглавие которой едва можно было различить.

Удобства Тависток-хауса не заставили Диккенса забыть о трущобах, наводнявших Англию и в особенности столицу: он изобразил их в своем новом романе «Холодный дом», типично диккенсовском (во всяком случае, по форме, в какой он был опубликован), поскольку он состоял из двадцати месячных выпусков, растянувшихся почти на два года. Вымышленный Одинокий Том очень похож на разваливающиеся постройки, которые Диккенс надеялся восстановить с материальной помощью мисс Бердетт-Кутте. Он прекрасно знал жалкие лачуги такого рода, поскольку часто их посещал, как правило по ночам, под защитой полицейских, предоставленных в его распоряжение его другом инспектором Чарлзом Филдом. Кстати, один полицейский, Баккет, играет в романе важную роль: возможно, в этом, как и в некоторых других сенсационных элементах сюжета, уже просматривается влияние Уилки Коллинза.

Критика проволочек и извращений судебной системы, доведенная до гротеска, звучит лейтмотивом «Холодного дома». (Английское название романа — «Bleak House» — трудно перевести из-за многозначности слова «bleak», означающего одновременно «холодный», «унылый» и «продуваемый ветром».) Нескончаемый процесс «Джарндис против Джарндиса», служащий фоном для рассказа, в конце концов поглотил огромное состояние, из-за которого он начался, попутно поломав судьбы нескольких персонажей. Лабиринты канцелярии, где бродит странная мисс Флайт, сошедшая с ума в ожидании решения по собственному делу, невольно наводят на мысль о Кафке, который, кстати, признавал по поводу «Америки», что хотел написать «роман в диккенсовском стиле».

В «Холодном доме» бывший рассыльный и стенограф церковного суда сводит счеты с английским правосудием. Но это еще не всё: довершая начатое в «Домби», Диккенс выводит в этом романе всё викторианское общество, от грязных трущоб до роскошных аристократических особняков, изображая его в образе чудовища со многими головами — Несправедливость, Честолюбие, Продажность, Эгоизм, Непоследовательность, — которое играючи уничтожает людей. Населяющие его нелепые существа словно вышли из пьесы Беккета — или романа Кафки: чета безобразных стариков Смоллуидов, которые швыряют друг в друга подушками, а потом «взбивают» кулаками; смотритель тира Фил, у которого «есть занятная привычка: когда ему нужна какая-нибудь вещь, он не идет к ней прямо, а ковыляет вокруг всей галереи, задевая плечом за стену, так что по всем четырем стенам этого помещения тянется грязная полоса, которую принято называть «следом Фила» [40] Цит. по: Диккенс Ч. Холодный дом / Пер. М. Клягиной-Кондратьевой // Диккенс Ч. Собрание сочинений: В 30 т. Т. 17–18. , или старьевщик Круг, обратившийся в результате самовозгорания в кучку пепла…

Немедленный и значительный успех этого романа-спрута, сложного даже по своей структуре (рассказ от первого лица перемежается с повествованием всезнающего рассказчика) и столь сильно отличающегося от предыдущего, многое говорит о способности Диккенса достучаться до широкой и разнообразной публики, не отрекаясь ни от своих безумных устремлений, ни от странных фантасмагорий. Уникальное явление в истории литературы: связь, которую он сумел установить со своими читателями, преодолела все препятствия, и писатель Жюльен Грин, конечно, прав: «Диккенс нравился многим читателям, которым он не должен был нравиться». Тот же Жюльен Грин рассказывает об одном пылком почитателе, который, если его гость был равнодушен к Диккенсу, запирал столовое серебро на ключ и извещал полицию: «Люди, которые не читают Диккенса, явно не в себе: либо они слабоумны, либо повредились в уме; в любом случае я не желаю с ними встречаться и надеюсь, что они упадут и переломают себе ноги…»

В марте 1852 года, вскоре после выхода первой части «Холодного дома», Диккенс заявил, что не может устроить своему десятому ребенку «сердечную встречу поскольку, говоря начистоту, я запросто обошелся бы без него». Однако забавный и лукавый последыш, Эдвард по прозвищу Плорн, позже станет утехой для своего отца. С этого момента супруги Диккенс как будто положили конец всякой физической связи: измученная десятью родами за 15 лет (не считая выкидышей), Кэт в конце концов запросила пощады? Или же супруги по обоюдному согласию ухватились за предлог ее пошатнувшегося здоровья, чтобы оборвать сериал, становившийся почти гротескным из-за своей ненарушаемой регулярности? А ведь это была последняя ниточка, которая еще связывала их. Присутствие третьих лиц, например, Уилки Коллинза, который сопровождал их тем летом в Дувр, а следующим летом — в Булонь, становилось Чарлзу совершенно необходимым: оно помогало переносить унылую жизнь вдвоем, пародию на семейное счастье, лишенную всех привлекательных черт, но отягощенную взаимными обидами.