Леонид Ляшенко - Александр I. Самодержавный республиканец

Самое интересное, что позиции монарха и историографа во многом совпадали. И тот и другой считали себя республиканцами в душе; оба (правда, Александр I только с 1810-х годов) видели путь к становлению цивилизованного государства не столько в просвещении, сколько в исправлении нравственности сограждан. Действительно, Карамзин теоретически предпочитал республиканское устройство монархическому. Однако, по его мнению, развитие цивилизации, становление рыночных отношений, финансовой системы привели к искажению и падению подлинного республиканского строя. Иными словами, монархическое правление более отвечало тогдашнему уровню развития нравственности и просвещения людей.

Поэтому, по его мнению, постепенная трансформация самодержавного режима (а он не должен оставаться неизменным!) должна идти в направлении уменьшения самовластия царей и установления «просвещенной» формы их правления. Говоря иначе, самодержавие — это не произвол властей, а господство твердых законов, ведущих к просвещению подданных и смягчению политического режима; постепенный переход от самодержавия к конституционной монархии, а от нее — к республике, граждане которой в полном объеме осознают свои права и обязанности (но никак не раньше!). Именно в этом Карамзин видел столбовой путь не только для России, но и для человеческой цивилизации в целом.

Опять-таки особых разногласий с позицией Александра I вроде бы не наблюдается. Однако за большинством начинаний монарха-реформатора историограф видел не просвещение общества, не исправление его нравственности, а бюрократизацию государственных порядков, укрепление деспотизма одного лица, берущие свое начало со времен правления Петра I. Да, Карамзин противопоставлял растущей бюрократизации, «расчеловечиванию» политического режима наивную мысль о «добром и правильном» патриархальном управлении, но всё-таки пытался, пусть даже и наивно, по-донкихотски, бороться со страшным злом.

Позиции историографа и монарха и во многом близки, однако Александр не столько понимал, сколько ощущал, что Карамзин требовал от него некоего образцового правления, противопоставлял реальным политическим шагам высокие принципы отвлеченной монархии, которым государь при всём желании соответствовать не мог. На новом этапе повторялась ситуация с древнеримскими примерами, в свое время приводимыми великому князю его учителем Лагарпом и угнетавшими ученика своей недостижимостью. Поэтому, принимая на вооружение те политические установки, которые содержались в «Записке о древней и новой России», монарх, тем не менее, не ощущал в Карамзине подлинного единомышленника. Желание же Николая Михайловича выступать в качестве царского наставника и советника еще больше отдаляло от него Александра, не терпевшего подобного наставничества.

Поэтому вряд ли полностью справедлив вывод исследователей, считающих, что с Карамзиным «произошло то, что должно было произойти. Певец монархии слился с монархией и, более того, поселился в Петербурге, принявшись за издание своей «Истории» и чрезвычайно расширив связи в высшем свете» {139} 139 Гросул В. Я., Итенберг Б. С., Твардовская В. А., Шацилло К Ф., Эймонтова Р. Г. Русский консерватизм XIX столетия: идеология и практика. М., 2000. С. 81. . Приверженцем и певцом монархии историограф стал еще до воцарения Александра I, но он был певцом образцового монархического государства, а потому его понимание долга и возможностей государя далеко не во всём совпадало со взглядами Александра Павловича.

Российский консерватизм, как и любое другое общественное движение, не был течением монолитным, состоявшим из согласных всегда и во всём единомышленников. Многолетним оппонентом Карамзина внутри консервативного лагеря выступал адмирал А. С. Шишков. Причина их противостояния заключалась не только в том, что Карамзин являлся консерватором-западником, а Шишкова называют основателем национального консерватизма и чуть ли не предшественником славянофилов. Дело здесь гораздо интереснее и глубже. Поначалу два столпа консерватизма схватились на литературно-языковой почве, возглавив литературные объединения: Карамзин — «Арзамас», Шишков — «Беседу любителей русского слова» [5] «Беседа» объединяла не только ретроградов и бесталанных литераторов. В нее входили также Г. Р. Державин, И. А. Крылов, будущие декабристы К. Ф. Рылеев, В. К. Кюхельбекер, Ф. Н. Глинка. . За кулисами этой борьбы стояло их отношение не только к изменениям в литературном языке, но и к народной духовной традиции вообще, а также к новым идеям, предложенным европейскими мыслителями, и событиям, во многом вызванным идеологией просветителей.

В первые годы после воцарения Александр I имел предубеждение в отношении Шишкова, с открытым забралом выступавшего против проектов преобразований этого времени. Адмирал являлся истинным охранителем, защитником стародавних традиций, устоявшегося уклада жизни и ее привычных ценностей. Начало александровского царствования он расценил, помимо прочего, как продолжение преклонения Павла I перед прусскими порядками, которые сам он ненавидел. Особое негодование Шишкова в этот момент вызывала деятельность Негласного комитета, о членах которого он писал: «…молодые наперсники Александровы, напыщенные самолюбием, не имея ни опытности, ни познаний, стали все прежние в России постановления, законы и обряды порицать, называть устарелыми, невежественными. Имена вольности и равенства, приемлемые в превратном и уродливом смысле, начали твердиться перед молодым царем» {140} 140 Записки, мнения и переписка адмирала А. С. Шишкова: В 2 т. Берлин, 1870. Т. 1. С. 84–85. .

В ответ Александр I в 1810 году не включил Шишкова в списки членов формировавшегося Государственного совета, заявив: «Я лучше соглашусь не царствовать, чем сделать его членом Государственного совета» {141} 141 Цит. по: Карпец В. И. Муж отечестволюбивый: Историко-литературный очерк. М., 1987. С. 24. . Однако когда разразилась гроза 1812 года, государственным секретарем вместо Сперанского стал именно Шишков. Поневоле возникает вопрос: почему он, а не более яркий и уважаемый просвещенным обществом Карамзин? Наверное, потому, что всего год прошел с того момента, как монарх ознакомился с отнюдь не порадовавшей его «Запиской о древней и новой России». Кроме того, Шишков имел военный опыт (он участвовал в Русско-шведской войне 1788–1790 годов), вследствие чего вызывал в армии большее доверие, чем штатский Карамзин (у последнего не было даже административного опыта). Не будем забывать и о том, что высокий стиль писаний Шишкова больше подходил для манифестов и реляций, чем новый и не всегда понятный для масс литературный язык Карамзина.