Ольга Ярикова - Юрий Поляков. Последний советский писатель

Еле шевеля ластами, человек на спине поплыл к берегу…

Видимо, на почве испуга развился невроз. Приступы беспричинного страха, вызывавшие бешеное сердцебиение, стали вновь и вновь настигать его в самых неожиданных местах. Второй приступ произошел в тот день, когда его должны были представлять коллективу газеты в качестве нового руководителя. «Скорая помощь» забрала Юрия прямо с автобусной остановки. Врачи поставили диагноз: фобический невроз — и посоветовали заняться своим здоровьем. В 1983-м он лег в «Соловьев-ку», так называют старейшую московскую клиническую больницу № 8 имени 3. П. Соловьева, расположенную на Донской улице возле станции метро «Шаболовская» и специализирующуюся на лечении неврозов, которое было новым направлением в советской медицине. Там он прошел полный полуторамесячный курс, укрепил расшатанную нервную систему и научился бороться с приступами паники.

«От мнительных приступов: мол, вот сейчас я и умру — вылечили оригинальным способом. На шестой день лечебного голодания, когда в желудке сосущий вакуум, в глазах темно, а ноги подгибаются, меня вызвал лечащий врач.

— Сегодня у нас пятница. На выходные отпускаю вас домой. Отправляйтесь!

— Как?!

— А как вы обычно домой ездите?

— На метро и на автобусе.

— Ну вот и поезжайте на метро и автобусе. И не забудьте, вам еще четыре дня голодать! Теплая кипяченая вода и очистительные клизмы. В остальном живите как обычно!

Когда я в понедельник прибыл назад в «Соловьевку», врач спросил участливо:

— Ну как вы?

— Плохо, доктор…

— А чем занимались?

— Гулял с дочкой, разбирал от мусора балкон, мебель с женой двигал…

— А как транспорт перенесли?

— Ужасно, доктор! Давка, дышать нечем…

— Сознание не теряли?

— Нет, как ни странно…

— Запомните, молодой человек, если вы, отголодав неделю, спокойно перенесли все эти нагрузки, с вами ничего плохого быть не может. Вы здоровы. И сознание можете потерять только от хорошего удара в челюсть. Ясно?

— Ясно…

С тех пор, едва на меня накатывал дурманящий страх исчезновения из этого прекрасного мира, я вспоминал слова доктора про удар в челюсть, и мне сразу становилось легче. Но дальние заплывы и подводную охоту пришлось все-таки оставить. Возможно, просто недолечился. Надо было в голодном состоянии переплыть Можайское водохранилище…»

Между тем жизнь шла своим чередом. Положение Юрия в литературном мире упрочивалось. В конце декабря 1982 года в «Литературной газете» появилась большая статья «Это временем зовется…» о двух его первых книгах, «Время прибытия» и «Разговор с другом». Автор — известная поэтесса Екатерина Шевелева — писала: «…Идут годы и эпохи. Библейская туманная угроза уничтожения всего человечества приобрела вполне реальные очертания. И талант настоящего поэта — в данном случае Юрия Полякова из поколения молодежи 70-х — стремится совершать новые превращения, высвобождая великую трагическую жизнь из видимых или невидимых пут. Например, из детской безмятежности:

«Екатерина Шевелева, ныне почти забытая, была в советские годы очень влиятельной литературной дамой, — вспоминает Поляков. — Она могла войти в кабинет Маркова, где стояла самая главная «вертушка», и сказать:

— Жора, мне надо позвонить Юре!

Жора, как вы понимаете, — это первый секретарь СП СССР, член ЦК КПСС, а Юра — Юрий Владимирович Андропов. И действительно звонила:

— Юр-Юр, привет, это Катя Шевелева…

Когда-то она работала в комсомоле и знала почти всех отцов державы еще по годам тревожной и чувствительной молодости. А с Андроповым они посещали одно литобъединение, ведь шеф КГБ тоже писал стихи. Из всей молодежи она почему-то выделила именно меня и, если звонила, обращалась так же:

— Юр-Юр, это Катя Шевелева. Слушай, зверь, надо поговорить!

У нее был беглый советский английский, и однажды она сопровождала Хрущева в поездке по Индии, где тоже говорили на своей версии языка Шекспира. Никита Сергеевич нежно звал Шевелеву «Горчицей». В самом деле, она была резкая, едкая, с обостренным чувством справедливости. При этом охотно пользовалась всеми номенклатурными благами и часто, к зависти коллег, бывала за границей, откуда привозила стихи, исполненные презрения к капитализму и ностальгии по Стране Советов. Это на нее ехидный Александр Иванов написал пародию, где были и такие строчки:

Поэтический дар у нее был скромный, к тому же растраченный в основном на общественную работу и борьбу за мир, но несколько хороших стихотворений в ее сборниках найти можно. Именно Екатерина Шевелева и стала главным прототипом «бабушки русской поэзии» Ольги Эммануэлевны Кипятковой в моем романе «Козленок в молоке». Хотя обостренный интерес к молодым темпераментным поэтам я позаимствовал у другой литературной львицы того времени…»

В июне 1983-го у Юрия вышла полоса в «Огоньке», самом популярном и тиражном журнале в СССР. Среди поэтов его поколения такого отличия еще никто не удостаивался. Подборка была замечена и обсуждалась, ведь в ней имелись и такие, далеко не типичные «советские» стихи:

«…Редактировал тогда «Огонек» Анатолий Софронов, еще сохранивший остатки былого могущества: в 1940—1950-е он входил во всесильный триумвират Фадеев — Симонов — Софронов, который заправлял всеми делами в писательском мире, в том числе и «делом космополитов», которое началось с жалобы в ЦК театрального критика А. Борщаговского, указавшего начальству на угрозу великодержавного шовинизма. Стали разбираться — и пришли к выводам совершенно противоположным. Так что не буди лихо… Но если Фадееву и Симонову борьбу с безродными космополитами со временем простили, то Софронову — нет, и в устах тогдашних поборников общечеловеческих ценностей его имя было сродни бранному слову. Однако стихи ему несли все, даже враги, — и он печатал. К тому же в качестве приложения к «Огоньку» выпускались книжечки стихов, прозы, очерков, причем огромным тиражом — до 100 тысяч экземпляров. Поэтому стоило Софронову появиться где-нибудь среди писателей, как вокруг него начиналось подобострастное «броуновское движение». Польстить, подлизаться, напомнить о себе торопились не только молодые таланты, но и ветераны Гражданской войны, помнившие ледяные воды Сиваша. И вдруг Софронова сняли. Неожиданно. По-моему, летом 1986-го. А у нас как раз в те дни проходил выездной секретариат Союза писателей в Ленинграде. Утром две сотни писателей, измученных ночными разговорами под рюмочку, высыпали на платформу и устремились к автобусам, которые должны были отвезти их в гостиницу к целительному завтраку. Я, сильно злоупотребивший вечор с поэтом из Челябинска Константином Скворцовым, вышел из вагона последним и обнаружил на опустевшей платформе растерянного Софронова и его молодую жену. Они стояли возле двух огромных, явно заокеанского производства чемоданов и растерянно озирались. За полвека пребывания во власти Анатолий Владимирович, видно, забыл о том, что багаж сам по себе не перемещается в пространстве: его чемоданы всегда подхватывали наперегонки услужливые руки жаждущих печататься литераторов и несли куда надо. А тут такое… И ни одного носильщика поблизости. Я поздоровался, поднял оба чемодана и быстро понес к выходу, торопясь к воображаемой кружке утреннего пива. Больной Софронов, еле поспевая за мной, захотел в благодарность сказать мне что-то приятное, и борясь с одышкой, прошептал: