Ольга Ярикова - Юрий Поляков. Последний советский писатель

Кумиром либеральной критики отныне несложно было стать, разоблачая проклятое советское прошлое. Правда, имена многих разоблачителей лет через десять, как правило, уже не вспоминали. Что ж, это были их «пятнадцать минут» славы.

Но и критика патриотического толка с большим подозрением относилась к Полякову и его творчеству, которое нельзя было подогнать под мерки близкого ее сердцу соцреализма, который, правда, не был ему совершенно чужд. Первые повести Полякова не удостоились рецензий на страницах почвеннических газет и журналов, которые так и не включили его в обойму авторов нового литературного поколения, куда вошли А. Буйлов, Т. Набатникова, А. Курносенко, В. Хайрюзов, С. Алексеев, П. Паламарчук, А. Сегень, М. Попов.

Однажды в Доме творчества «Переделкино» Валентин Распутин, прочитавший подаренный накануне «Демгородок», грустно спросил: «Юра, почему вы все время иронизируете? Россию не любите?» — «Гоголь тоже иронизировал», — ответствовал Поляков, не считавший свою иронию чем-то зловредным для страны. «Но вы ведь не Гоголь…» — упрекнул его Распутин, творчеству которого ирония категорически чужда. Разговор оставил неприятный осадок: Юрий и раньше видел, что в кругу писателей патриотического направления его дар сатирика вызывает недоумение и даже раздражение, и слова Распутина это еще раз подтвердили. В свое время «Сто дней до приказа» из «Нашего современника», возглавляемого поэтом-фронтовиком Сергеем Викуловым, ему вернули со словами: «Плакать хочется, а он смеется!»

Однако что же делать человеку, если его творческая манера не нравится тем, в ком он видит своих единомышленников? Стараться всем понравиться приличном общении? Изменить свой взгляд на вещи? Оставаться собой? Это был еще один камень у развилки дорог, но тут долго колебаться не пришлось: Поляков выбрал особый путь, который не сделал его своим ни в одном из идейных лагерей, но зато позволил вполне проявиться его таланту, столь полюбившемуся читателям.

Вот как сам он художественно трактовал тогдашнее отношение либералов и патриотов к своему творчеству: «…Мы, понимаешь, готовимся тут к последнему и решительному бою с Красным Египтом, а этот гад Поляков затомился вдруг по проклятому совку. Да и вообще, повестушка вышла какая-то дрянная, вялая, никудышная. Где задор разоблачения, где азарт ниспровержения? Видимо, автор исписался. Почвенническая критика и вовсе не заметила «Парижскую любовь». Какие там охи-вздохи, какие заграничные каникулы любви, если инородцы жмут по всем фронтам, а настоящая фамилия Ельцина — Элькин! С тех пор я так и обитаю на простреливаемой полосе отчуждения между либералами и патриотами. Впрочем, я там такой не один…»

На этой полосе Поляков оказался не вдруг и не от недомыслия, а совершенно сознательно. На ней он и остался.

Владимир Бондаренко так писал о творческом одиночестве Полякова: «Он одинок не только среди правых и левых. Он одинок среди эстетствующих авангардистов и народничающих традиционалистов. Он соединил увлекательность, занимательность и легкость восприятия массовой культуры и классическую литературную традицию, следование собственному стилю, трагичность, глубинный психологизм серьезной литературы. В результате Поляков не стал своим среди беллетристов и высокомерно отстраняем интеллектуалами… К сожалению, и в поколении своем он тоже не нашел близких по духу, по задачам, по мировосприятию товарищей. Он был один с самого начала. <���…> Каждый из молодых в те годы выбирался в одиночку. Каждый из них не попадал, да и не стремился попасть в литературные стаи. Да и куда, в какую стаю было попадать тому же Юрию Полякову?»

Не случайно одна из статей Полякова называлась «Право на одиночество». Она была написана для «пилотного» номера газеты «День», которая стала выходить весной 1990 года и которую возглавил Александр Проханов — общепризнанный лидер так называемой «третьей силы» в литературном процессе. Вышла она под редакционным названием «Из клетки в клетку», но смысл от этого не меняется: «…Почему сегодня выпущенные из огромной общей соцреалистической клетки писатели стремительно разбегаются по клеткам маленьким?.. Если еще недавно писатель имярек издавал свои никем не читаемые книги благодаря активной работе в руководящем органе писательского союза, то теперь он издается благодаря своей активной работе в руководящем органе какого-нибудь новейшего движения. С политической точки зрения разница огромная. С эстетической — никакой. Если в застойный период критика, наиболее изгибчивый жанр изящной словесности, в основном занималась обслуживанием амбиций литчиновников и алхимическими поисками соцреалистического камня, то нынче мы имеем почти ту же самую критику (и критиков), на тех же самых принципах обслуживающую амбиции тех или иных литературных команд… Не зависеть от происходящего в стране невозможно, но независимо оценивать происходящее можно и должно…» Эта независимость и стоила Полякову благосклонности обоих непримиримых станов.

В 1992 году ситуацию в стране Поляков оценивал вполне однозначно. Вот что он говорил в интервью «Литературной газете»: «Меня пугает та нетерпеливая поспешность, с которой нас гонят теперь уже из социализма в капитализм, но все той же железной метлой. «500 дней» и «пятилетка в четыре года» — это, увы, очень похоже. Я вообще считаю, что большевизм — никакое не политическое течение. Это политический метод, суть которого в пренебрежении нравственностью и человеческими судьбами ради победы, успеха, торжества идеи — не важно какой. Большевиком может быть и коммунист, и демократ, и монархист… Я с ужасом вижу, как иные нынешние деятели «большевеют» на глазах».

За годы, что прошли с прихода к власти Горбачева, страна привыкла смотреть о себе только чернушные фильмы и читать только сенсационные разоблачения о зловредной для страны, а в конце и прогнившей советской власти. В каких-то своих высказываниях Поляков невольно шел в этом потоке, однако недолго и отнюдь не во всем следуя разоблачительной логике.

В самом деле, ничего уже не оставалось в СССР такого, что бы не поносилось его критиками. Советский Союз из великой державы внезапно превратился в глазах собственных граждан в «Верхнюю Вольту с ядерным оружием», «страну нищебродов», «страну проживания» и «эту страну», о которой только и можно говорить, что скривив лицо в саркастической усмешке.

Получалось, что хуже Советского Союза не было в истории буквально ничего, а потому он закономерно должен был погибнуть, утонуть в собственных миазмах, которыми отравил уже пол мира. Именно тогда и начали уверенно ставить на одну доску Сталина и Гитлера, утверждая, будто эти два режима во всем тождественны. А предатель и перебежчик, скрывшийся под псевдонимом Суворов, поведал миру, будто войну собирался начать именно СССР, а Германия вынуждена была выступить первой в превентивных целях. Так было положено начало оголтелому вранью, призванному исказить представления о Великой Отечественной войне и умалить значение победы, одержанной в ней советским народом.