Ольга Ярикова - Юрий Поляков. Последний советский писатель

Один умный старый писатель, следивший за моими успехами, как-то остановил меня в НДЛ, взял за пуговицу и сказал:

— Юра, поверь мне, старому литературному сычу, чем раньше ты забудешь о своем первом успехе, тем больше вероятность второго, третьего, четвертого успеха…»

Поездки по стране, ошеломительный успех опубликованной повести кружили его кудрявую голову недолго. Та случайная встреча в ресторанном зале Центрального дома литераторов, где буквально за каждым столиком трапезничали великие советские писатели и где вкусно и недорого можно было посидеть с друзьями за рюмашкой, оставила след в душе. Будучи трезвомыслящим человеком, Юрий и сам понимал, что, упиваясь славой, что-то неизбежно теряет. Надо работать, писать следующую вещь, не ожидая решения участи «Ста дней…», намертво застрявших в военной цензуре (о которой ходил тогда анекдот: «На цензуру упала атомная бомба. Не пропустили!»). И хотя, по его собственному выражению, он еще долго мог «гордо и гонорарно» реять над современной литературой, Поляков засел за третью повесть, тем более что тема у него уже была и он над ней размышлял: школа. Это был вновь его собственный опыт, особенно ценный тем, что тут так же, как в повести про комсомол, он мог посмотреть на школу с двух позиций: и глазами подростка-ученика, и глазами молодого учителя, не обремененного педагогическим опытом. Название пришло сразу: «Работа над ошибками». Некоторые сюжетные линии тоже долго придумывать не пришлось: Юрий и сам еще недавно занимался поисками неопубликованных текстов погибшего на войне поэта Георгия Суворова, по творчеству которого защитил диссертацию.

Хотя повесть про школу, в ней вновь много места уделено проблеме, которая волнует всякого молодого человека: как устроена карьерная лестница и какой ценой можно по ней подняться. Столкновения, происходящие между учителями и учениками, а также в учительской среде, не укладываются в привычную схему производственных конфликтов, подразумевающую выяснение истины и хотя бы временное примирение сторон. Пожалуй, в этой школе и нет конфликтов как таковых: там представлены люди из разных социальных страт, и интересы одной страты несовместимы с интересами другой. Школа — это место столкновения амбиций, где дети применяют взрослые методы борьбы с неугодным преподавателем, а их наставники выказывают полную растерянность перед жизнью, и лишь некоторые способны овладеть ситуацией — и разрешить конфликт в свою пользу.

Вот что говорит о «Работе над ошибками» сам Поляков: «Герой моей повести, журналист Петрушов, по стечению жизненных обстоятельств пришедший работать в школу, чувствовал этот разлад и пытался объединить учеников хотя бы героическим прошлым — поисками утраченной рукописи талантливого писателя Пустыре-ва, погибшего на фронте. Но и он понимал, что этого уже недостаточно. Одного прошлого мало. Тем более что рукописи все-таки горят… Честно говоря, когда я писал повесть, о проклятых вопросах кризиса национальной идеологии я еще не задумывался — просто вспоминал свой учительский опыт, впечатления, коллег, учеников… Наверное, это даже хорошо: меня вела жизненная и художественная логика, а не вычитанная концепция. Критика прежде всего оценила в «Работе над ошибками» тщательно выписанную «анатомию и физиологию» позднесоветской школы. Но и ощущение катастрофического неблагополучия, взаимного отчуждения поколений, разрыва связи времен, необходимой каждому обществу, она тоже почувствовала. А главное — почувствовал это читатель».

Повесть «Работа над ошибками» вышла в 1986 году в девятом номере дружественной «Юности». И хотя она была не менее критичной по отношению к советской действительности, чем первые две повести того же автора, препон ее публикации никто не чинил. Школьная тематика не настораживала партийное начальство — к тому же в эпоху гласности его требования к писателям заметно смягчились.

Пока власти предлагали стране лозунги, призывавшие очистить социализм от деформаций и возвратиться к ленинским нормам и идеалам Октября, СМИ уже вовсю печатали письма Ленина, где тот призывал расстреливать священников, чем больше, тем лучше, экспроприировать церковные ценности, изымать излишки сельхозпродукции у крестьян, создавать концлагеря и т. д. В различных изданиях выходили статьи о Ленине, Сталине, Жданове, Молотове, Кагановиче, Хрущеве, Троцком, Бухарине, Пятакове, Рыкове, Ежове, Берии и многих других советских деятелях. Об одних — гневно-разоблачительные, о других — скорбно-сочувственные. Начиналось бессмысленное для постижения революционного времени разделение исторических персонажей на палачей и жертв. Поляков, севший как раз за повесть «Апофегей», живо откликнулся в ней на происходящее. Не случайно его герои — молодые историки, не согласные со «сказками тетушки КПСС».

Интересна в этом смысле и вставная новелла про «бомбиста», которого в момент взрыва перенесло на время в развитой социализм и которого застрелили как провокатора его сподвижники, когда, вернувшись, он пытался рассказать им, за какое светлое будущее они борются. Молодой Поляков уже понимал, что мечта, материализовавшись, становится неузнаваемой. Но и в том, что касается прошлого, он тоже усматривал проблему: как и многие современники, он понимал, что прошлое легко извратить ради сиюминутных политических целей. Позднее в статьях и публичных выступлениях он не раз затрагивал тему «настоящего прошлого» — кстати, так стала при нем называться одна из самых популярных рубрик в «Литературной газете».

В перестройку в СМИ стали наконец появляться имена тех, кто не по своей воле покинул родину на «философском» пароходе, генералов, воевавших на стороне белых, писателей русского зарубежья. С 1987-го стали одно за другим печататься запрещенные когда-то цензурой «Чевенгур», «Ювенильное море» и «Котлован» Андрея Платонова, «Мы» Евгения Замятина, «Окаянные дни» Ивана Бунина, «Собачье сердце» и «Роковые яйца» Михаила Булгакова, «Доктор Живаго» Бориса Пастернака, произведения Александра Солженицына и Василия Гроссмана. Огромный резонанс вызвали вышедшие накануне, в 1986-м, новые романы Чингиза Айтматова «Плаха» — о наркоторговцах, Анатолия Рыбакова «Дети Арбата» — о сталинских репрессиях, Владимира Дудинцева «Белые одежды» — о разгроме ученых-генетиков, «Змеелов» Лазаря Карелина — о торговой мафии, «Ночевала тучка золотая» Анатолия Приставкина о депортации чеченцев и ингушей.

В годы перестройки — как правило, по решению ЦК КПСС — на телевидении появились передачи, которые были призваны разоблачать недостатки советской системы и демонстрировать необходимость коренных перемен. В 1987-м в эфир Ленинградского телевидения вышла передача «600 секунд», в которой ведущий Александр Невзоров рассказывал об основных, на его взгляд, событиях дня. Передачу смотрела вся страна. В углу экрана шел обратный отсчет секунд, пока ведущий комментировал сюжеты о коррупции среди чиновников, критиковал депутатов Ленсовета, а позднее — речистого демократа Анатолия Собчака, ставшего мэром города. Программа всегда была на пике скандала, показывала неприглядные стороны повседневной жизни: насилие и разрушения, мертвецов и нечистоты. В 1988-м, в эпоху самого страстного разоблачительства, Невзоров был признан лучшим журналистом года. Но вскоре его взгляды начали меняться. Он затрагивал в программе тему православия, стал вдруг защищать от нападок СМИ омоновцев, противостоявших сепаратизму в Прибалтике, замедленной съемкой показывал, как следует голосовать на референдуме о сохранении СССР. Позднее он рассказывал, как в январе 1991 года, движимый либеральными чувствами, поехал в Вильнюс разоблачать произвол ОМОНа, но увидел то, что не хотели видеть «борцы за демократию»: профессионалов, честно выполнявших свой долг и несмотря ни на что не применявших оружия, бойцов, поносимых всеми и преданных центральной властью. В итоге Невзоров снял фильм с многозначительным названием «Наши»; затем последовали «Ликвидация» и «Рижский ОМОН» — фактически о том же самом. «Все, о чем я говорил, искренне, — вспоминал он об этом в интервью Сергею Минаеву. — Я видел феноменальных по своему достоинству, по своей храбрости и чистосердечности людей. И псковских десантников в Вильнюсе, и альфовцев, и омоновцев Вильнюса, и Болеслава Макутыновича и Чеслава Млынника, и их ребят, и ту часть прокуратуры Латвии, которая готова была встать на защиту империи, на защиту Союза. Не быть вместе с ними — это было выше человеческих сил». Невзоров единственный в сентябре 1993-го не показывал негативных репортажей о деятельности Съезда народных депутатов. Мало того, он тогда отправился из Питера в Москву, чтобы участвовать в противостоянии на стороне Верховного Совета, однако по пути был арестован. В последний раз «600 секунд» вышли в эфир 1 октября 1993-го, незадолго до штурма Белого дома, после чего программа была навсегда закрыта.