Ольга Ярикова - Юрий Поляков. Последний советский писатель

Под руководством Чаковского «Литературка» «перестроилась» одной из первых. Чтобы получить представление об идейно-эстетической направленности газеты в последние годы руководства «Чака», приведем фрагмент материала Сергея Казначеева из уникальной книги «Три века «ЛГ», выпущенной к 175-летию газеты.

«…Перед «Литературной газетой» стоял четко обозначенный ориентир — давать максимально точную и правдивую картину жизни в стране и в мире. Но как добиться этой правдивости? Во-первых, в стране существовал партийный контроль над журналистикой. Во-вторых, «ЛГ» являлась официальным органом Правления Союза писателей СССР и была обязана печатать материалы писательских съездов и пленумов, часто довольно скучные, но порой головокружительно захватывающие, впрочем, об этом несколько позже. В-третьих, никто не отменял существования государственных, военных и прочих тайн, негласных запретов: социальных, моральных, религиозных, национальных, гендерных… Прекрасно осознавая всю сложность и непредсказуемость текущего момента, редакция стремилась лавировать между необходимостью учитывать рамки дозволенного и желанием быть честными по отношению к читателям».

В первом номере за 1987 год в виде новогодней елочки газета поместила данные, показывающие динамику роста тиража за последние 20 лет: «1967 — 383 т.; 1972–1428 т.; 1977–2300 т.; 1982–2658 т.; 1987–2827 т.» — из которой следует, что «ЛГ» резко набрала читателей уже к началу перестройки, ну а в самом конце 1980-х тираж удвоился в русле общего всплеска интереса к периодическим изданиям, который, как отмечал Казначеев, «доводил до миллионных высот даже довольно скромные газеты и журналы».

Газета живо откликалась, конечно, на политические события, на то, как проходила перестройка, и уже в 1988 году опубликовала горькие размышления Е. Носова о ходе реформ, которые были озаглавлены «Что мы перестраиваем?». Чуть ранее «ЛГ» провела обширную дискуссию критиков, в которой особенно резко прозвучали мнения М. Лобанова и Е. Сидорова, выводившие ее из сферы литературы на широкий круг идеологических проблем. А материалы пленума Правления Союза писателей СССР 1987 года наглядно продемонстрировали кардинальное расхождение во взглядах в писательском сообществе, что, конечно, не могло оставить равнодушной читательскую аудиторию. «Выходя на трибуну, наши лучшие (или влиятельные) писатели демонстрировали такой широкий спектр суждений, такой публицистический темперамент и непримиримость во взглядах, что становилось ясно: прежнего единства писательских рядов нет и в обозримом будущем не предвидится», — пишет Казначеев. И далее отмечает, что «в стратегии «ЛГ» появилась необходимость учитывать интересы обеих спорящих сторон. Соблюдать абсолютное равенство было невозможно: симпатии большинства сотрудников «ЛГ» были на стороне либерально настроенных писателей. Но до 1991 года все же удавалось поддерживать хотя бы видимость одинакового отношения к разным группам». Напомним, что Поляков получил премию «Литературной газеты» (кнопочный польский телефон) за эссе «Томление духа», опубликованное в ней в октябре 1988 года.

«Я вырастал в глухое время…» — это сказано обо мне и моем поколении. Мне — тридцать три. Разберем, как говорят аппаратчики, по позициям. Десяток лет спишем на период розовощекой детской невинности. Три года совпали с перестройкой. Двадцать точнехонько укладываются в эпоху застоя. К ним, этим двум десятилетиям, очень подходит строчка из Писания «Суета и томление духа». Томление духа. Было оно, было томление духа. Была бы одна только суета — и говорить что-либо нынче посовестился бы!

Очевидно, нельзя зачеркивать целые поколения только лишь потому, что жили они в кровавые, несправедливые или выморочные годы. Человека можно обречь на бессмысленную суету, но заставить считать свою единственную, неповторимую жизнь бессмысленной, к счастью, невозможно. Увы, именно на эту особенность людских душ всегда рассчитывают разного рода пакостники, выдающие себя за творцов истории: мол, будут людишки свои прожитые годы оправдывать и нас заодно оправдают…

Смертная чаша сталинского террора миновала мое поколение. Мы не видели физического уничтожения инакомыслящих, но мы видели другое. Вот могучий столоначальник взглянул на своего ершистого молодого подчиненного и, покачав головой, промолвил: «Товарищ не понимает…» Но это еще полбеды, хотя и ее иным хватало на всю оставшуюся жизнь. А вот если о твоих мыслях и разговорах сказано: «С душком!» — это уже настоящая беда. О эти деятели с чуткими политическими носами! Скольким моим ровесникам они сломали хребты!

Это в моем поколении появились бичи с высшим философским образованием и со своим собственным, никому не нужным взглядом на мироздание. Это в моем поколении появились воины-интернационалисты, которые сегодня вынуждены оправдываться, что недаром проливали кровь на чужой земле, хотя оправдываться должны не они, а те, кто их посылал. Это в моем поколении появились рабочие парни, проникающиеся чувством пролетарской солидарности только в очередях за водкой. Это в моем поколении начался исход творческой молодежи в дворники и сторожа. Это в моем поколении явились миру инженеры-шабашники, которые, перекуривая на кирпичах возле недостроенной фермы, спорили о вполне реалистических, но совершенно нереальных тогда планах перестройки экономики. Это в моем поколении завелись преуспевающие функционеры, те, что, отдремав в очередном президиуме и воротившись домой, любили перед сном перечитать избранные места из ксерокопированного Оруэлла, приговаривая: «Во дает, вражина! Один к одному…»

Тем временем социализм становился все более развитым, а единственный привилегированный класс — дети — все более заторможенным. Все эти годы бессмысленно расходовались не только природные богатства страны, но и духовные ресурсы нации. Хочется верить, что второе, в отличие от первого, восстановимо.

А. Блок писал некогда о «тайной свободе». Применительно к моему поколению я бы говорил о «кухонной свободе». Ведь сознаемся: многое из того, о чем пишут сегодня газеты и журналы, было нам известно и служило издавна предметом горячих кухонных споров. Генералиссимус никогда не был для нас великим стратегом, Раскольников и Чаянов никогда не были преступниками, Жданов никогда не был выдающимся «организатором культурной жизни страны», коллективизация никогда не была «героической страницей истории социалистического строительства». Если б мы ничего этого не ведали, то у нас сейчас была бы не Гласность, а, например Осведомленность.

Некоторые товарищи опасаются, что «чрезмерная» гласность приведет молодежь к непочтительности и даже нигилизму. Не волнуйтесь, дорогие товарищи! Гласность воспитывает именно уважение к устоям, а непочтительность происходит от той закамуфлированной под передовую идеологию белиберды, которой с лихвой хлебнуло мое поколение. Поэтому, наверное, отличительная черта моего ровесника — ирония. А что вы хотите, если любой доклад тогдашнего пятизвездочного лидера по содержанию и исполнению был смешнее всякого Жванецкого?!..