Ольга Ярикова - Юрий Поляков. Последний советский писатель

Забавная, но в духе времени, история приключилась с Гегемоном Толей: он все-таки урыл того, кого собирался. Им оказался председатель завкома, часто выезжавший за границу, а по возвращении стращавший рабочий класс ужасами Дикого Запада. Толя зашел к нему в кабинет якобы по личному вопросу и молча дал в глаз. Разумеется, Гегемона строго наказали, сняли с Доски почета, чуть не засудили, а немного позже, когда начались забастовки, Толю как борца с режимом избрали председателем стачечного комитета, еще кем-то и еще кем-то… Короче, теперь на Урале он большой человек вроде Валенсы в Польше…

Торгонавт выпутался-таки из истории с перстнем, хотя ему пришлось одеть в новые перчатки всю шереметьевскую таможню. Говорят, сейчас он председатель кооператива, продающего за рубеж молодой московский авангард.

Друг Народов, как и боялись, вскоре после своего исчезновения объявился на радио «Свобода» и выступил с жуткими разоблачениями. Конечно, все, о чем он рассказывал, мы отлично знали и сами, но услышать это из-за бугра да еще от знакомого человека было приятно. А недавно уже в качестве заезжего фирмача он выступал по нашему телевидению и небрежно советовал нам, как выкарабкаться из кризиса. За годы, проведенные в бегах, он посолиднел, явно себя зауважал и вставил ровные, белые зубы.

.. А вот о Диаматыче я слышу постоянно: он теперь знаменитый публицист и депутат. В своей нашумевшей статье «Сумерки вождей» он, между прочим, утверждает, что если бы в застенках НКВД все твердо говорили «нет», то сталинизм рухнул бы сам собой… Интересно, ждет он моего связного или уже перестал?

Товарища Бурова за всю эту историю поперли с партийной работы. Он страшно переживал, запил, разошелся с женой и даже однажды забрел к нам в «Рыгалето». Мы с ним выпили пивка с водочкой, вспомнили Париж, наше соперничество из-за Аллы, погоревали над его загубленной карьерой… Но жизнь непредсказуема: недавно товарища Бурова признали жертвой застоя, честным аппаратчиком, пострадавшим от партократии, и назначили на хорошую должность в Моссовет.

Пековский стал директором нашего «Алгоритма». Его выбрали на альтернативной основе, предпочтя правдолюбцу Букину. Почему? Ну, во-первых, ему пошло на пользу то великодушество, с которым он помогал мне поехать в Париж. Во-вторых, Пека вовремя развелся с дочкой бывшего зампреда и даже выступил на собрании с разоблачениями этой коррумпированной семейки. В-третьих, нашим вычислительным дамам нравятся дорогие одеколоны Пековского…

«…В 91-м, когда еще не развалили Советский Союз, летом, меня пригласили в Париж на презентацию «Парижской любви…», которую выпустили в издательстве «Ашет». После презентации меня позвали на телевизионную передачу «Культурный бульон», очень популярную тогда во Франции… Все деятели культуры, писатели просто мечтали попасть в число ее гостей. И вот меня привозят во французскую студию, сажусь — открывается дверь, и входит «Жофрей де Пейрак», актер Робер Оссейн, пришедший представлять книгу «Человек или Дьявол?». Он садится рядом, и мы выходим в прямой эфир. Я сижу ни жив ни мертв. Вдруг «граф де Пёйрак», фантастический любовник рыжей Анжелики, наклоняется ко мне и по-русски, с легким одесским акцентом спрашивает:

— Колбаса нужна?

Я смотрю на него в испуге. Тут мы уходим на рекламу. У нас тогда еще не было рекламы, а у них была. И я удивленно спрашиваю:

— А зачем мне колбаса?

— Вы же голодаете!

— Нет, вроде не голодаем…

— Странно… Мне говорили: голодаете!

— Откуда вы так хорошо знаете русский?

— Родители из Одессы. Я все-таки дам тебе колбасы.

Мы вышли из рекламы, и ведущий начал пытать меня в эфире с французским изящным ехидством. Больше я никогда с Оссейном не встречался.

В 2005 году мне звонит режиссер Константин Олегов, поставивший фильм «Парижская любовь Кости Гуманкова», и приглашает на премьеру, попутно сообщив, что приготовил сюрприз. Я спрашиваю: «Какой?» — «Увидите».

И вот премьера, сижу и вижу, что он, режиссер, снял себя в главной роли, чему я всячески препятствовал, но, как оказалось, безрезультатно. Думаю: «Ну ничего себе сюрприз!» Когда зажегся свет, режиссер спросил: «Ну и как сюрприз?» — «Какой?» — «А вы разве не узнали?» — «Тебя? Узнал, к сожалению!» — «Да нет, не меня. Вы разве не узнали Мишель Мерсье, «Анжелику — маркизу ангелов»?» — «Какая Анжелика?! Где Мишель Мерсье?» Оказалось, увядшая женщина, ничем не напоминавшая красавицу, волновавшую мое созревающее воображение, в самом деле знаменитая Мишель Мерсье. В фильме она играла учительницу, в доме которой ночуют в одной постели герои повести, и Костя по-рыцарски не прикасается к даме. Как рассказал режиссер, «человек или дьявол» давно ее бросил, в кино она не снимается — не зовут, и Олегов взял ее на роль, потому что стоило это очень недорого. Вот вам удивительное совпадение, которое при желании можно считать мистикой».

А можно — очередной «опоясывающей рифмой».

Но вернемся в 1991 год.

«21 августа я встретил в Коктебеле в Доме творчества. Писатели бурно обсуждали события в Москве. По поводу выскочившего, как черт из табакерки, ГКЧП одни радовались, другие испуганно негодовали. Шумные и веселые до того украинские «письменники» исчезли, словно их депортировали. Местная почта была завалена телеграммами в Москву и Киев в поддержку наведения законного порядка. Один московский поэт Н., кавалер всех орденов, лауреат всех премий и член всех правлений, ходил, потирая руки: «Ну, теперь наведут порядок! Теперь вся эта демократура попляшет!» А когда стало ясно, что путчистов просто подставили, что власть захватил Ельцин и боннэровская ватага, а хитроумный путаник Горбачев вернулся из Фороса на развалины, поэт Н. сел на лавочку перед столовой и заплакал.

— Вы чего? — спросил я.

— Думал, Юра, не доживу! — ответил он, всхлипывая.

— До чего?

— До того, как раздавят гадину!

— Какую гадину?

— Тоталитаризм!»

У Андрея Гончарова в Театре им. Вл. Маяковского еще в 1989 году решили инсценировать «Апофегей». Длилась эта история целых два года. Автор носил в театр вариант за вариантом, а Гончаров и завлит с пушкинской «фамилией Дубровский их забраковывали. Худрука и завлита не устраивало, что аппаратчики получаются в спектакле не слишком хорошими и даже скорее плохими людьми. «Поймите, Юра, они ведь такие же, как мы с вами, у них жены, дети, матери… Надо найти ключ… Надо еще подумать…» — настаивали в театре.

В конце августа 1991-го, вернувшись из Коктебеля в Москву «победившей демократии», Юрий первым делом помчался в театр: теперь-то все сомнения должны отпасть. Там он нос к носу столкнулся с Дубровским, с которым они не виделись месяц, не больше.