Павел Павленский - О русском акционизме

— Почему потом вы решили новый договор создать?

— Потому что мы стали размышлять, сопоставлять, думать, что мы транслируем тем, как мы живем. Это в сильной степени повлияло. Какой бы мог быть смысл в искусстве, которое ничего не меняет? Ты либо опровергаешь, либо что-то утверждаешь.

— Вы в некотором смысле тождественны своим акциям?

— Нет, не акциям. Тождественность между принципами и жизнью имеет определенный смысл. Иначе это разрыв и расщепление, либо просто лицемерие и ложь.

— Сколько лет вы прожили?

— Порядка 8 лет.

— Восемь лет вы жили друг с другом в обычной такой системе. И потом ты так легко смог принять другую?

— Где-то на протяжении года. Обычно мы разговариваем и формулируем идею. Потом становится очевидным, что это нужно начинать воплощать.

— Ты испытывал чувство ревности?

— Я бы не назвал это ревностью.

— Неужели ты не боялся потерять?

— Нет.

Я тогда думал, отношусь ли я к ней как к собственности?

— Тебе не кажется, что в тебе боролось вот это мужское начало, которое отвечает за ревность, и рассудок, который генерирует идеи? Была эта борьба?

— Немного. Это скорее не ревность. Я бы это назвал жадностью. Например, на столе лежит еда. Конечно, живот диктует свое отношение. Но в итоге можно и пожалеть, если самому все сожрать. Это примерно, как человека уже давно тошнит, а он все равно все обратно заталкивает.

— Честность боролась с эгоизмом?

— Да, вот так можно сказать. Давай назовем это словом «жадность». Это похоже. Жадность — это и есть собственничество, когда ты хочешь все в себе удержать. Даже тогда, когда тебе это не нужно.

— А почему ты не боялся, что можешь потерять Оксану?

— Потому что это ставит перед нами вопрос. А что вас держит вместе?

— Я про это и спрашиваю.

— Через это можно понять, а держит ли вас что-то большее, чем привычка или страх нарушить право собственности? А держит ли вас какая-то жизненная идея? Есть ли интерес по отношению друг к другу, который находится за этими границами? И если он есть…

— Это сильная духовная связь?

— Не духовная.

— Идейная?

— Идейная.

— Вы привязаны больше друг к другу, как человек к человеку, чем как мужчина с женщиной?

— Я думаю, что если свобода не разрушает наши отношения, значит, мы все-таки остаемся друзьями. Поэтому мы и опровергаем ментовский язык, который предписывает называть близкого человека женой, сожительницей или говорить — холост. Когда судьи, следователи изъясняются, у них есть категории. Если мыслить себя этими категориями, то этого уже достаточно, чтобы стать транслятором. Мне кажется, что даже в таких вещах надо искать другие слова. Мы сейчас используем слово «друг» или «подруга». Ницше писал, что друг — это вопрос перспективы.

— Оксана — настоящий друг?

— Да. Но для того, чтобы это понять, нужны ситуации. Встречаешься с человеком, и с вами происходит череда ситуаций. Не искусственных проверок, это создает сама жизнь. И таких ситуаций была не одна.

— Какая? Например?

— Одна из ситуаций. Слово.

— Можешь рассказать?

— Это не тайна. Это вопрос слова. Когда ты живешь по принципу свободных отношений, го они как всякая свобода налагают на тебя значительную ответственность. Точнее, на слова. Однажды Оксана нарушила принцип слова, на котором держались наши отношения. Долгое время она пыталась покрыть нарушенное слово просто еще большим количеством новых слов. Но ее слова утратили связь с реальностью. И через это она сама стала терять эту связь. Видимо, Оксана очень сильно это почувствовала. В какой-то момент она пришла ко мне в гости и показала руку. Одного пальца на руке уже не было. Она сказала, что, на ее взгляд, это достаточно для того, чтобы ее слово обрело значение. Я с ней согласился.

Она смогла найти свой способ восстановить связи.

— Она отрезала себе палец?

— Да, отрубила топором.

— Вы никогда не состояли в официальных отношениях?

— Никогда не состояли.

— А в свидетельстве о рождении ты написан в графе «отец»?

— Да, тот, кто взял на себя отцовство, согласился кто-то с этим или не согласился.

— В случае чего тебе твоих детей отдадут, ты можешь их представлять полноценно, как их отец?

— Я не узнавал этот вопрос. Скорее всего, да.

— Мне было просто интересно, пошли ли вы на компромиссы со всей этой юридической бюрократией в связи с детьми.

— В чем?

— Оформить отцовство. А как Оксана от реагировала на эти изменения в ваших договоренностях?

— Я думаю, что она, безусловно, перебарывала тоже. В любом случае за послушное поведение аппарат платит покоем. Все заботливо размечено и обозначено, как на кладбище. Это и наделяет смыслом отношения с человеком, потому что ты начинаешь работать с какими-то темами, ты начинаешь их поднимать, и тогда даже обычный день жизни с человеком, даже обычный разговор, он тоже начинает наделяться смыслами, потому что…

— В таком положении отношения становятся настоящими?

— Да. Пока тело еще хранит признаки жизни, лучше успеть поставить перед собой вопрос о том, что продуцирует ревность. На уровне государства все зависит от того, насколько быстро будет съеден труп традиционных ценностей. Пока от него остаются какие-то объедки — назойливое жужжание прожорливых бюрократов не прекратится.

— Я правильно понимаю, что и в условиях этой новой договоренности вы большую часть времени отдавали друг другу? Не появилось вдруг девушки, которой бы ты отдавал внимания и времени больше?

— Время не тратится на кого-то, если это общее дело. Такое понимание — это вопрос человека, потому что, если ты придерживаешься идеи свободных отношений, не просто шпилить кого-то, а отношений, когда близкий круг еще есть…

— Именно не переспать, а отношения?

— Да. Тут человек не появляется сразу. Идея вашей жизни втроем — это буквализация лозунга «Личное — это политическое». И если смотреть на отношения политически, то полиамористы недалеко ушли от свингеров, только первые рассуждают о буржуазном Эдеме, скрываемом в тонких материях открытой любви, а вторые просто ищут для себя разрядки в групповухе по выходным. И то и другое — это как спастись от пожирающего уныния. Нам это все показалось неинтересным, и мы решили заняться пропагандой новой модели геополитических отношений. Конечно, такая новизна вызывает сомнение. Но, по крайней мере, наша пропаганда адекватна по отношению к нарастающей мобилизации и патриотической истерии.

Церковь и другие идеологические аппараты власти предлагают людям держаться за форму отношений, наиболее выгодную для быстрого восстановления популяции в условиях опустошительной войны. Все эти вопросы поднимались еще сотни лет назад. На поиск ответов у людей уходили целые жизни. И эти ответы уже давно были найдены. Однако время идет, но все остается так же. Как будто бы человеческий массив искусственно удерживает себя в прошлом. Каждую сотню лет все поворачивается так, как будто бы ничего не было решено, и люди только-только выбираются из Викторианской эпохи.