Павел Павленский - О русском акционизме

— Ты когда любишь конкретную женщину, с которой могут быть отношения, ты ее любишь в первую очередь как женщину или как человека?

— Как человека, я думаю. В твоем вопросе самое сложное понятие «любишь». Потому что совершенно неизвестно, что каждый имеет под этим в виду. Как правило, это понятие конструируется через киноиндустрию, от сериалов до всего остального. Значение слова «любовь» контролирует рынок киноиндустрии. Я думаю, что уровень доверия к этому слову каждый должен соотнести с уровнем доверия к Голливуду.

— Ты никогда не говорил: «Я тебя люблю»?

— Старался не говорить.

— Но говорил?

— Если говорил, то понимал, что в этот момент я вру. Это референция к традиции признания, которая начинает это все связывать с конструктами отношений из кинематографа или телесериалов.

— А у тебя есть какое-то слово, которым ты можешь заменить это чувство по названию?

— Одним словом нет.

— Можешь ли ты заниматься сексом с человеком, если ты не чувствуешь этого сильного чувства?

— Думаю, что могу.

— Тогда что это вообще будет значить? Это никак не нарушает твою идейную картину?

— Я говорю о другом. Я думаю, что близость определяется тождественностью устремлений. Секс — одно из проявлений близости, но не самое значительное. Секс может демонстрировать страсть. А может оказаться просто способом развлечься среди унылого однообразия. Если секс будет, но не будет стремления к общности, то это ничего не значит, эпизод без продолжения. Если появляется идея отказа от собственности тел, то тогда секс становится подтверждением, что ты в этом отношении уже не держишься за идею моногамии, собственности. Я бы никогда не поддержал идею отказа от секса, потому что такие отношения можно назвать товарищескими, или просто коллеги по работе, это не будет близким кругом, который строится на степени дистанции.

— Мне казалось, что ты отказываешь себе в таких общечеловеческих физических потребностях, удовольствиях. Зачем мне большая кровать, я могу спать на матрасе, потому что так честно. Это излишество. Мне в этом плане кажется таким аномальным, что ты можешь спать с человеком, понимая, что у вас дальше ничего не будет. По сути, удовлетворить физическую потребность.

— А откуда я знаю, что дальше ничего не будет?

— Ты можешь спать, только думая, что будет?

— Я же человека не знаю. Откуда я могу знать? Если тебе интересно, то я могу сказать, что я не пользовался услугами проститутки, я никогда бы не пошел и не стал участвовать ни в каком мероприятии типа клуба свингером. Меня пугает уныние, которое окружает сферу договорного удовольствия. Там все настолько предопределено, что становиться непонятно, зачем вообще этим заниматься. Там нет ни одного неизвестного. Без договора отношении непредсказуемы, в один момент все прекрасно, но через полчаса, 15 минут все может измениться. Три неверных слова могут так изменить ситуацию, что ты с этим человеком просто разойдешься и больше не увидишься. Когда все улыбаются, это похоже на магазин: «Мы тут договорились, я тут заплатил». Когда нет рынка, важно только то, кем ты являешься и кем человек.

И я не очень помню насчет отказа. Если мы говорим об отказе от какого-то излишества, то это просто какая-то прагматика жизненная. Я не понимаю, зачем брать и таскать кровать, если ее трудно перетащить, удобнее пользоваться матрасом.

— Это не выражение идеи, просто тебе так удобно?

— Естественно. Зачем грузить себя переизбытком? Этот хлам, который не так-то легко перетащить с места на место, он быстро становится помехой. В нем нет ни пользы, ни смысла. Просто о тяжело таскать эту вещь. Меньше всего хочется скорчить из себя образец морали и христианской скромности. Это больше к лицу людоедам, построившим карьеру на сотнях трупов, например Матери Терезе. Торговля смертью и не очень убедительная игра в аскезу вознесли ее на престол святости. Я не объедаюсь с утра вовсе не потому, что мучаю себя мнимым аскетизмом. Какое ужасающее страдание: «Я так голодаю, я измучен и хочу есть». Проще один раз поесть вечером, чем целый день гоняться за едой — что сейчас съесть, а что потом.

Ты сказала про кровати. Тут основной вопрос, что ты поддерживаешь этим? Понятно, что если изо дня в день перегружать свой быт, то жизнь становится манифестом консюмеризма. Нет смысла это поддерживать, чтобы иметь все, что необходимо.

— Все упирается в хочу и нужно, необходимо и хочется.

— Было бы нелепо, работая с информационным полем, изображать из себя ортодоксального миссионера или старообрядца-затворника. Если отказаться от техники и телефона, тогда мне будет очень тяжело заниматься делом. Но когда вязнешь в лишнем, ты начинаешь…

— Надо понять, когда начинается.

— У каждого свой критерий.

— Ты понимаешь: ой, что-то я за излишествами погнался?

— Думаю, я почувствую, что как-то вязко стало.

— А если тебе что-то дарят, ты воспринимаешь это уже как излишество? Дарят тебе iPhone. Он тебе, в принципе, не нужен.

— Могу подарить кому-то.

— А можешь себе оставить?

— Подарить как-то красивее.

— Как, это подарок, человек обидится.

— Это ситуация сконструированная.

— Потому что человек, который может тебе подарить iPhone, никогда не подарит, зная твои идейные…

— Такого не происходит. Что с техникой вообще происходило? Например, обыск, следователи вынесли все. Вынесли технику. А потом адвокат дарит смартфон. Он мне очень помог. Камера, телефон, выход в Интернет. Одна часть правоохранительной системы выносит, другая заносит. Все равно в результате необходимые вещи у меня есть.

— А если тебе подарят большой двустворчатый холодильник? Ты его выкинешь? Перепродашь? Что ты будешь делать?

— Я даже не знаю, буду ли я его брать. Я подумаю. Мне будет проще всего в этой ситуации сказать, что он мне не нужен. Но, с другой стороны, кому он нужен?

— Ты носишь одежду, чтобы не быть голым. Так же? Это ко всем вещам такое отношение?

— Не совсем. Я же не иду на рынок за трениками. Это была бы неправда. У меня есть вещи, которые я себе выбираю.

— У тебя много вещей?

— Куртка, джинсы. Не так много.

— Сколько раз я тебя вижу, ты все время и этих штанах.

— Почему? У меня несколько штанов, просто они одинакового цвета.

— А тебе что-нибудь нужно? Может быть… Я не знаю, бытовая потребность в чем-то: тапочки, чайник?

— Кеды. Кеды у меня рвутся. Понятно, рвутся кеды, ноги становятся мокрыми.

— Я просто спрашиваю, есть ли у тебя бытовые желания?