Георгий Данелия - Безбилетный пассажир [litres]

– Садитесь, мадам!

И Цуца узнала в нем Николу Питерского.

Он довез ее до нашего дома, достал из бардачка толстую пачку денег:

– Вам. На булавки.

Цуца отказалась.

– Мадам. Деньги чистые.

Но Цуца все равно не взяла.

– Правильно я сделала? – спросила она у сидящих на кухне.

Все промолчали, а Раиса сказала:

– Дура!

И тут раздался звонок в дверь.

Я пошел открывать – пришел друг отца дядя Сандро.

Дядя Сандро учился с отцом в институте, а после они вместе работали на Сахалине, проводили железную дорогу. Среди рабочих было много уголовников, и поэтому инженеры были вооружены, у каждого был пистолет. Как-то раз дядя Сандро чистил оружие, пистолет случайно выстрелил и приятеля дяди Сандро ранило в ногу. Дядю Сандро судили и отправили на Беломорканал. Там он заработал себе досрочное освобождение, и его даже наградили орденом, но из системы ГУЛАГа его уже не выпустили. Он стал работать в лагерях (в таких, где заключенные строили железные дороги) – сначала заместителем начальника лагеря, а потом и начальником. Дядю Сандро я очень любил. Он всегда привозил мне подарки, а когда мне исполнилось шестнадцать, повел в комиссионный магазин и купил мне заграничный пиджак – длинный, со шлицами. И я перестал стричь волосы, чтобы походить на стилягу.

Когда дядя Сандро приезжал в Москву, то останавливался у нас. Но сейчас у нас на кухне сидят бывшие политзаключенные… И мне уже не хочется, чтобы дядя Сандро остался: только что я слушал, как надзиратели издевались в лагерях над невинными людьми. Неужели и он такой?

Я предупредил дядю Сандро, какие у нас гости.

– Ладно, – сказал дядя Сандро. – Я в гостинице остановлюсь. Вечером позвоню.

«Ну и хорошо, что он ушел», – подумал я и вернулся на кухню.

– Кто приходил? – спросила мама.

– Дядя Сандро.

– И где он?

– Ушел.

Разговор на кухне – все еще про лагеря. И тут писатель сказал, что очень многое в лагере зависело от начальника. Не все из них были сволочами: был у него начальник лагеря – порядочный мужик, кстати, грузин. Делал все, что было в его силах, чтобы создать приемлемые условия.

– А фамилию не помните? – спросил я.

– Кажется, Галакишвили.

Это была фамилия дяди Сандро!

Сначала я обрадовался, а потом мне стало стыдно: я-то его, по существу, даже в дом не впустил. Вечером я рассказал об этом отцу.

– Шкет, ты еще гурьевской каши не ел, – сказал отец.

И мы с ним поехали в гостиницу «Урал», где остановился дядя Сандро, и выпили по рюмочке в буфете.

Когда мы сняли «Сережу», нам с Таланкиным стали предлагать все сценарии с участием детей. А сейчас, когда я вернулся из Гагр, мне в объединении вручили сценарии о моряках – штук семнадцать, еле донес. Сижу, читаю с утра до ночи.

Тогда я был еще неопытный, читал сценарии от начала до конца. Позже, когда стал художественным руководителем комедийного объединения и мне присылали комедийные сценарии со всего Советского Союза (почему-то советские граждане очень любили писать кинокомедии), я научился читать быстро, по диагонали. Но и это не спасало: авторы звонили и спрашивали о впечатлениях. Я говорил, что не подходит. Спрашивали, почему. Я объяснял. Они просили о личной встрече. Я увиливал. Тогда они вылавливали меня у «Мосфильма» или у моего дома. Я опять объяснял, почему сценарий не подходит. Тогда авторы писали на меня жалобы: в дирекцию «Мосфильма», в Госкино, в ЦК, в ООН, а один даже в КГБ написал. И оттуда позвонили директору «Мосфильма» и попросили разобраться. Название того сценария я не помню, но одну страничку, начало, я сохранил. Перепечатываю дословно:

Светит солнце, в небе поют жаворонки, тяжелыми спелыми колосьями колосится золотая рожь. Неровный звук шагов. Поскрипывают ботинки не нашего пошива. По дороге идет шпион. Издалека доносится песня и шум мотора. Шпион прислушивается. Из-за поворота выезжает грузовик. В кузове стоят колхозники. Поют: «Догоним Айову, перегоним Айову и по мясу, и по молоку». Грузовик с румяными и счастливыми советскими колхозниками проезжает мимо предателя Родины и скрывается за поворотом. Шпион замер. Звучит внутренне тревожная музыка. И вдруг раскаяние молнией пронзило его. «Господи! – восклицает шпион, – прости меня, грешного!» Падает на колени, плачет и целует родную землю.

Я и Гена Шпаликов. 1963 год.

“Я шагаю по Москве”. Снимаем эпизод “Девушка под дождем”.

Пришел Гена Шпаликов, принес бутылку шампанского в авоське и сказал, что придумал для меня классный сценарий. И рассказал:

– Дождь, посреди улицы идет девушка босиком, туфли в руках. Появляется парень на велосипеде, медленно едет за девушкой. Парень держит над девушкой зонтик, она уворачивается, а он все едет за ней и улыбается… Нравится?

– Слепой дождик? При солнце?

– Это идея.

– И что дальше?

– А дальше придумаем.

Гена поставил на стол бутылку шампанского, достал из серванта бокалы. Шампанское было теплым, и когда Гена открывал, полбутылки вылилось на свежевыкрашенную клеевой краской стену.

– Хорошая примета! – обрадовался Гена.

Но мама, когда увидела пятно на стене, не очень обрадовалась. Два дня назад у нас закончился ремонт, который длился три месяца.

А через полтора года, после премьеры фильма в Доме кино, мама сказала, что не против, чтобы Гена забрызгал шампанским и другую стену – если будет такой же результат.

В прошлом году меня познакомили с французским продюсером. Он поинтересовался, какие фильмы я снимал. Переводчик перечислил. Среди прочих назвал и «Я шагаю по Москве».

– Это не тот фильм, где идет девушка под дождем, а за ней едет велосипедист?

Сорок лет прошло с тех пор, как фильм показывали во Франции, а он запомнил именно то, с чего все началось…

Между прочим. В этой сцене снимались три девушки. Две блондинки, а третья – журналистка. В субботу снимали общий план: идет светловолосая девушка, за ней едет велосипедист с зонтиком. В понедельник светловолосая стройная девушка на съемку не явилась. Ассистенты ринулись во ВГИК и привезли другую, тоже светловолосую и стройную. Сняли крупный план. Но оказалось, что у нее экзамен и ей надо уходить. И пришлось снимать босые ноги корреспондентки «Известий», которая терпеливо ждала, пока мы освободимся, чтобы взять интервью.

Над сценарием я всегда работаю очень долго. Бывает так: уже написано слово «конец», уже поставили дату, уже везу сценарий на «Мосфильм» сдавать… Но по дороге придумываю хорошую реплику, разворачиваюсь, возвращаюсь, вставляю реплику и понимаю, что надо еще кое-что поправить. И начинаю переписывать… Если бы не сроки, то я, наверное, до сих пор бы переделывал сценарий «Сережи».