Георгий Данелия - Безбилетный пассажир [litres]

Оказалось, были. Муж одной из бабушкиных сестер, генерал Сокольский, после революции оказался в Америке вместе с сыном Алексом. Алекс там обосновался, стал американцем и сейчас, через семьдесят с лишним лет, приехал в СССР в качестве туриста. С супругой. В самолете, когда летел из Москвы в Тбилиси, рассказал соседу по креслу, грузину, что родился в Грузии и раньше жил в Кутаиси, там даже родственники какие-то остались, Анджапаридзе. Грузин спросил, не родственница ли ему актриса Верико Анджапаридзе. Она тоже из Кутаиси.

– А сколько ей лет?

– Да столько примерно, сколько и вам.

– Быть может, это Верочка, моя кузина. А ее можно найти?

– Можно. Выйдете из самолета и спросите кого угодно, вам любой скажет.

Устроившись в гостинице, Алекс позвонил Верико. Верико сказала, что, конечно, помнит его, но прямо сейчас принять не может: готовится к спектаклю. Пригласила его на спектакль, билет пообещала прислать в гостиницу: «А после спектакля мы поедем ко мне, поужинаем, поговорим…»

И вот Алекс – типичный американец – стоит у прохода из артистической на сцену и ждет, когда появится Верико. С ним жена – высокая, спортивная американка лет под восемьдесят. (Американки всегда выглядят моложе своих лет.) Сначала в проходе появилась молодая актриса.

– Это Верочка? – спросил Алекс.

– Нет.

Вышла костюмерша среднего возраста.

– Это?

– Нет.

Потом вышла Верико. Идет, ни на кого не смотрит – в образе.

– Вот Верико.

– Верочка! – закричал Алекс. – Верочка, это я!

– Здравствуй, Саша. Я вижу… – не останавливаясь, проговорила Верико. – Потом, потом…

– Верочка, мне прислали билеты, спасибо! Сколько я должен?

– Не говори глупости, Саша…

– Нет, ты скажи сколько? У меня есть русские деньги!

– Засунь их себе в жопу, – не выходя из образа, сказала Верико и прошла на сцену.

Алекс захохотал. Перевел жене – та тоже заржала.

– Она и в детстве такая же остроумная была, – радостно объяснил Алекс окружающим.

… А после спектакля Верико устроила банкет, и они с кузеном до утра вспоминали детство…

Раз уж вспомнил про Алекса, не могу не рассказать и про Гамлета Мамия. Года за два до войны в Марджановском театре в финальном акте спектакля «Дама с камелиями», когда Маргарита Готье произносила свой предсмертный монолог, вдруг раздалось громкое: «Ы-ы. Ы-ы…»

Верико – она играла Маргариту – глянула в зал и еле удержалась, чтобы не рассмеяться.

В пятом ряду партера басом рыдал пятидесятилетний толстый милиционер. Это был старший сержант милиции Гамлет Мамия. Билет в театр ему дал кто-то, кто сам пойти не мог.

С тех пор Гамлет не пропускал ни одного спектакля «Дама с камелиями» и каждый раз в финальной сцене громко рыдал. А Верико еле удерживалась от смеха. Когда Гамлет заревел в пятый раз, Верико попросила администратора театра объяснить этому обормоту, что так громко переживать во время спектакля нельзя.

– Не могу не плакать, – сказал Гамлет администратору, когда тот нашел его после спектакля. – Женщину жалко.

– Тогда вообще не приходи. Ты своим воем мешаешь актрисе играть. Понял?

– Понял.

Перед началом следующего спектакля администратор доложил Верико, что все в порядке – обормота в театре нет. Но в последнем акте откуда-то сверху опять донеслось знакомое: Ы-ы. Ы-ы…

Это старший сержант милиции Гамлет Мамия, чтобы не мешать Верико, купил билет на галерку в самый последний ряд.

– Бог с ним, – решила Верико и велела выдавать ему контрамарки. Она была актрисой, и рыдания Гамлета были ей все-таки приятны. С тех пор Гамлет не пропускал ни одного спектакля с участием Верико. И каждый раз рыдал.

Мама и Верико были очень дружны и скучали друг без друга. Часто разговаривали по телефону, писали письма, и мама каждый год обязательно ездила в Тбилиси повидаться с сестрой.

Первого мая восьмидесятого года мне позвонила Верико: «Гия, прилетай. Меричка заболела». Я успел на последний самолет, прилетел в Тбилиси, мама в больнице – инсульт. И пока она болела, я каждые выходные летал в Тбилиси (совсем там остаться не мог, монтировал картину в Москве). Когда болеют близкие, всегда кажется – есть лекарство, которое может помочь, и я доставал и привозил импортные лекарства.

В тот раз я привез американское. Поднялся к маме в палату, а там, как всегда, сидят Верико (она приходила каждый день) и медсестра Тамара (я ее привез из Москвы, и она неотлучно дежурила при маме. Даже в город ни разу не вышла).

– Вот, мама, новое лекарство. Теперь ты поправишься.

– Зачем? – после инсульта мама говорила плохо, с трудом можно было разобрать слова. – Я уже старая, дайте мне умереть.

Маме тогда было семьдесят шесть.

– Какая ты старая? Вот посмотри на свою сестру. Она старше тебя на четыре года, а каждый день к тебе приходит, приносит еду, фрукты, сама тащит, пешком, в гору. А вечером еще в театре играет. И еще на всех орет.

– На семь, – говорит мама.

– Что на семь?

– Старше.

– На четыре, – говорит Верико.

– На семь.

– На четыре!

– На семь…

– Дура! – закричала Верико. – С детства была дурой, так и осталась!

И выбежала из палаты.

А через пять минут вернулась и стала кормить маму с ложечки.

Потом я выяснил, что Верико действительно убавила себе в паспорте три года. Женщина…

Между прочим. Когда моей дочке Ланочке было пять лет, я повел ее в зоопарк. Посмотрели мы птиц, слонов, обезьян. А к хищникам я решил ее не водить: маленькая девочка, еще испугается.

– А почему вон туда не идем? – спросила Ланочка. – Мы там не были.

– Там львы, тигры, волки, – сказал я. – Да ну их, они злые.

– Нет, пойдем. Пусть они тоже на меня посмотрят.

Она пришла не на зверей смотреть, а себя им показать. Женщина – в любом возрасте женщина.

После смерти мамы Верико часто говорила:

– Господи, как мне надоело жить! Как надоело стареть! Когда Бог меня заберет? Умирать надо вовремя.

Я лежал в Москве в больнице с язвой желудка, когда Галя принесла мне письмо от Верико, которое кончалось так: «Если бы ты знал, Гиечка, как мне хочется жить»!

И буквально через час нам позвонили: Верико умерла!

Последняя фотография.

…Верико Анджапаридзе хоронили даже с большими почестями, чем итальянцы Анну Маньяни. Гроб несли на руках из театра через весь Тбилиси. На улицах стояли сотни и сотни тысяч людей и все аплодировали. И дорога до кладбища – двенадцать километров – была усыпана цветами. А из репродукторов – их установили через каждые сто метров – звучал родной голос Верико. Она читала монологи, стихи…