Василий Сарычев - Фёдор Черенков

Это уже от веры. Федор пришел к тому, что испытание дается человеку не случайно, что талант, и несчастья, и вообще все — от Бога.

Он часто уезжал в отдаленную церковь и жил там неделю-полторы: работал, молился, успокаивал душу.

“Прежде не мог в церкви долго находиться, на меня что-то давило и будто выталкивало наружу. Но все изменилось, когда зашел в храм на территории больницы. Понял, что должен позаботиться о своей душе, прийти к Богу — и почувствовал там себя легко и умиротворенно”.

С какого-то момента не только в “Спартаке” — во всем советском футболе стали понимать, что Федор немножко не от мира сего. Еще задолго до того, как он ударился в Бога, было в нем что-то блаженное, а позже, когда вера начала перепутываться с болезнью, это давало порой сумасшедший эффект.

По своей природе это был очень добрый и простой человек. Романцев скажет о даре Федора: он сам не знал своего масштаба.

За это его и любили. В нем не было современного понимания крутости, он был такой, как мы, с общим для всех прошлым и настоящим.

Ходил в кино, ел пельмени из гастронома, любил нашу эстраду — “Машину”, “Песняров”, “Самоцветы”, “Голубые гитары”. Первый магнитофон у него появился, только когда стал играть за команду мастеров. А джинсы купил, первый раз отправившись с молодежной командой на турнир в Индонезию, не “Ли” и не “Вранглер” — тоненькие индийские. А когда смог приобрести фирменные, было приятно, но без восторга. Восторг — это когда против киевлян пройдет фокус из кунцевского двора.

И взгляд простой, без величия, с затаенной внутренней грустью за доброй улыбкой. Он был как мы — таким, какими могли быть мы, если бы и нас поцеловал Бог.

В какой-то момент он стал обходить отдельные темы, чувствовал, может проскользнуть слишком личное, лишнее. Журналисты действительно приходили с разным, осторожно выводя на этакое, что потом на страницах не опускали.

Тогда ему было порой неловко, а теперь оказывается, что эти не подвергнутые правке ответы — возможность понять что-то из происходившего в его душе.

“Я просто живу. Я не ставил целей в этой жизни. Сейчас они стали более прагматичными, а раньше цель была одна — выиграть очередной турнир. Когда я стал играть за сборную, конечно, хотелось выступить на чемпионате мира, на чемпионате Европы, но вот... не посчастливилось. А я особо и не сожалею. Когда-то переживал, а сейчас отношусь философски”.

“Люблю по дому что-нибудь сделать, даже в магазин сходить. Я и приготовить могу, самое легкое: сварить картошку, вермишель, кашу, сосиски или сделать яичницу...”

“Перед матчами я брился. А в конце карьеры вдруг понял, что, наоборот, фартовее не бриться...”

“Я не думаю о том, сколько мне лет. В сложных жизненных ситуациях мне кажется, я старик. А когда все в порядке — чувствую себя 18-летним мальчишкой”.

“Компьютером не пользуюсь, совершенно далек от этого. Брат один раз показал интернет. Первое, что там увидел: Федор Черенков хотел покончить жизнь самоубийством...”

“Я люблю делать подарки. Не знаю, насколько это у меня получается. Я в общении с людьми не искушен. Я стеснительный человек”.

Он понимал, что в какой-то момент может сказать не то или чего-то недопонять, и это угнетало, висело камнем. К природной застенчивости прибавилась настороженность — не к людям, к себе. Человеку со стороны в голову не могло прийти, что известный спортсмен может быть раним, как ребенок.

“Борька Поздняков как-то ляпнул: “Федор, не надевай больше костюм”. Я задумался: почему он сказал? Не умею костюм носить? Или галстук неправильно повязал? В общем, с того дня не ношу ни то, ни другое”.

Может, не об этом надо было писать в последней нашей главе о блестящем футболисте Федоре Черенкове, который, закончив карьеру, не нашел применения в жизни. Бог дал ему дар, но взамен наградил болезнью, вносившей коррективы буквально во все — проклятый ущерб его жизни. До прощального матча у него был футбол. После ухода он, при всех помогавших и желавших добра, остался один со своей бедой.

Что остается от сказки потом, после того, как ее рассказали?

Однажды Федор скажет: “Если болезнь мне дана, то дана для чего-то, случайного не бывает”.

Какой урок нам послали через эту судьбу? Быть знаменитым некрасиво? Как приходят к вере? Хрупкий, ранимый человек не выживает в жестоком мире спорта?

Не поленитесь перечесть гениальный роман Достоевского или пересмотреть фильм с Евгением Мироновым.

Князь Мышкин поражает всех откровенностью и наивностью — настолько необычными, что поначалу его принимают настороженно, помалу проникаясь любопытством и симпатией. Обнаруживается, что юный князь, казавшийся простаком, весьма неглуп, а в каких-то вещах глубок.

В его чистом, наивном взгляде ясно вижу Федора Черенкова.

Может, он и был самым нормальным в футболе, чего мы не заметили в нашем извращенном мире?