Пётр Панч - Голубые эшелоны

В этот момент он и остановил двоих стрельцов, которые без памяти бежали уже прямо по улице.

— Вы куда?

— Пан офицер, — завопил один, порываясь бежать, — дозвольте мельдувать [8] Мельдувать — доложить (западноукр.) . , тридцать хлопцев с машингвером [9] Машингвер — пулемет. подбегают, убей меня бог, в плен заберут.

— Мы бы держались, — заспешил и второй стрелец, — а почему нам сбрехали, что придет Красная Армия…

— В окопы! — крикнул сотник. — Тут еще батарея… вашей маме, — и съездил стрельца по затылку. Второй стрелец подпрыгнул на стертой ноге и бросился назад. У самой дороги разорвалась граната, и Нина Георгиевна исчезла в дыму, а на том месте опять стояли, кашляя огнем, орудия с лебедиными шеями.

Под пулями, которые гуляли наперегонки с пчелами, батарея, напоследок харкнув ядерными орехами, взялась на передки и бегом стала отходить за местечко.

Оглянувшись, Лец-Атаманов увидел, как по долине, словно клопы по стене, беспорядочно ползает конница в австрийских кунтушах и галицких шапках-мазепинках. А позади колоннами идут сформированные Галлером во Франции польские легионы и стреляют из английских орудий.

За пригорком Лец-Атаманов опять нагнал двоих стрельцов. У них не было уже при себе ни патронов, ни винтовок. Стрельцы бежали и панически оглядывались назад.

— Стой! — крикнул вдогонку сотник.

Стрельцы точно прикипели на месте и часто заморгали главами.

— Пан офицер, — начал дрожащим голосом один, — дозвольте мельдувать. Тридцать хлопцев с машингвером…

Сотник Лец-Атаманов узнал тех же самых стрельцов, которых уже однажды вернул назад.

— Назад! — крикнул он. — С фронта бежите?

— Говорили — будут землю давать, а это брехня, — закричал второй стрелец. — Наши мужики все разбежались.

— Назад, в окопы, дезертиры! — и выхватил револьвер.

Откуда-то взялся Пищимуха и закричал:

— Хочешь чужими руками жар загребать?

— Бей его, продажную шкуру! — кричали уже казаки.

Лец-Атаманов упал на дорогу и пополз, а Кудря колол его штыком.

— Чего ты кричишь?

— Ей-ей, арсеналец, я узнал его!

— Что ты несешь? Да проснись же, завтракать пора!

Лец-Атаманов открыл глаза, перед ним стоял Пищимуха и всеми пальцами щекотал его под ребрами. Он зашевелился, наконец пришел в себя. В окно заглядывал хмурый день, а напротив него, на другом диване, сидел офицер галицийской армии и с характерным акцентом что-то рассказывал Рекалу.

— Новость! — сказал Рекало. — Вот пан офицер слышал, будто бы наш дивизион перебросят на польский фронт, в Галицию.

— А который час?

— Да уже четверть двенадцатого.

Лец-Атаманов вскочил на ноги и вышел в коридор. Возле его купе Нина Георгиевна оживленно спорила с полковником Забачтой, который кокетливо подкручивал черный ус. Увидев сотника, она сказала:

— Что это пан полковник возводит на вас поклеп, будто вы ночью несколько раз стучались ко мне?

Лец-Атаманов смешался, сердито ответил:

— Я забыл в купе свои папиросы.

— Отчего ж вы не вошли? Дверь была не заперта, а я всегда сплю как убитая. Или, может быть, вы боитесь меня?

Полковник Забачта, довольный, подкручивал кончик уса к самому глазу. Лец-Атаманов обиженно закусил нижнюю губу и отвернулся к Рекалу, стоявшему поодаль.

— Коней выводили?

— Коней — черт с ними. Ты еще не слышал? Андрюшка Карюк застрелил в Графовке мужика.

— С какой стати?

— Не хотел принимать петлюровские деньги за корову.

— Это правда?

Они обернулись. К ним подходила Нина Георгиевна, глаза у нее были широко раскрыты.

— Правда?

— Насмерть, — кивнул Рекало.

— Кретин! — сказал Лец-Атаманов, гримаса досады передернула его лицо.

— Но ведь крестьяне вам этого не простят.

— Мы не из пугливых! — И он пошел к выходу.

Бродя по путям, Лец-Атаманов зашел в вагон, в котором ехала миссия. Открыл одно купе, второе и третье и удивился: валялись обрывки газет, объедки колбасы, но людей — ни души. «В чем дело?» — недоумевал он, а встретив казака, спросил:

— Куда девались люди из этого вагона?

— Уехали на подводах, наняли сельских мужиков и еще с утра деру дали. Мы хотим туда перебраться.

— Хорошо, — ответил он равнодушно.

В тот же момент в голове у Лец-Атаманова сложился план, от которого глаза сразу стали масляными, хитрыми, и он чуть не бегом повернул назад к своему купе. Проходя мимо захваченного в Знаменке вагона с железными граблями, Лец-Атаманов заметил, что он уже пуст. Это его удивило. Удивил его и какой-то вертлявый штатский, который вышел от полковника.

— Об этом не беспокойтесь, мы понимаем, что нужно говорить, — сказал он на прощание, пряча какую-то бумажку.

Лец-Атаманов хотел было тут же выяснить, куда девались грабли и кто такой приходил к полковнику, но его гнала страсть, снова воспалившая его мозг.

Нину Георгиевну Лец-Атаманов застал одну. Она сидела, держа в руках какую-то листовку, и встретила его с виноватой улыбкой.

— Вы обиделись, пан сотник?

— Ну, что вы, Нина Георгиевна? — ответил он с деланным безразличием. — Это я спросонок. Хотите проведать наших дипломатов?

Нина Георгиевна охотно согласилась и попросила его подождать несколько минут в коридоре, пока она оденется потеплее.

— А пока что поглядите на эту прокламацию, которую я нашла на станции, — добавила она, передавая ему листовку. — Уж не из соседнего ли эшелона подбрасывают?

Лец-Атаманов с беспокойством взял узенький листок бумаги и начал у окна быстро пробегать глазами отдельные фразы.

«…Фактически Директории уже нет: вместо нее создана военная диктатура во главе с Петлюрой при ближайшем участии Грекова и Коновальца. Вот до чего докатилась Директория… Советская социалистическая власть Украины… никогда не допустит и никому не позволит превращать украинских рабочих и крестьян в африканских рабов. Теперь очередь за вами показать Петлюре и его приспешникам, что вы поняли, что разницы между его политикой и политикой гетмана Скоропадского почти никакой нет. Если Скоропадского прогнал трудовой народ за то, что тот был лакеем германских генералов, то вы должны прогнать Петлюру, потому что он стал лакеем французских помещиков и капиталистов.

От имени украинских рабочих и крестьян, от имени украинской Красной Армии обращаюсь к вам… Товарищи, присоединяйтесь скорее к нам. Присоединяйтесь к нам и вы, сечевики из Галиции.

…Да здравствует Советская власть!

…Да здравствует…»

— Я уже готова!

Лец-Атаманов, растерянный, в недоумении моргал глазами.

— Неужели это правда? — сказала Нина Георгиевна и уже беззаботно добавила: — Ну, будьте же кавалером, дайте руку!

От шубки исходил тонкий аромат духов. Лец-Атаманов хмурился, пока не почувствовал сбоку ее локоть. Перед глазами опять вспыхнули багровые круги, тонкие пальцы, затянутые в лайку, казалось, жгли ему руку. Листовка с ее страшными словами покрылась туманом, расплывалась.