Пётр Панч - Голубые эшелоны

Второго января, поздно вечером, Пархоменко собрал в школе командиров и политработников. В печке весело потрескивали дрова, от окон с намерзшим на них льдом шел пар, и на стекле образовались темные проталины. В комнате учителя становилось душно. Командиры с обветренными лицами знали, что командующий группой недоволен результатами похода. Пархоменко с начальником штаба дивизии шепотом совещались за столом над картой, на нее уставился и комиссар группы. Адъютант чинил карандаш, готовясь вести протокол. Последним пришел комбриг-два. Пархоменко взглянул на часы, потом на комбрига.

— У вас, комбриг, видно, часы отстают на целых двадцать восемь минут? Если б вы подвели их с месяц назад, мы бы уж давно выполнили приказ партии и правительства. Товарищи командиры, — обратился затем Пархоменко ко всем присутствующим, — я хочу знать, до каких пор мы будем цацкаться с Махно? Разве вы забыли, как мы били деникинцев, белополяков, Врангеля? Или вас, может быть, разнежили белые постели, или вам ночи коротки? Как это могло получиться, что враг оторвался? Комбриг-два, объясните.

Комбриг отступил от стены и, укоризненно взглянув на своего командира полка, начал разбирать маневр врага в злополучный день, когда тот сбил с толку его разведку.

После него говорил, чертыхаясь, комполка, потом другие командиры. Все они были растеряны и, ожидая, когда им дадут слово, избегали встречаться глазами с начдивом, но свое выступление каждый заканчивал заверением, что Махно теперь уже не выскользнет. До сих пор мало придавали значения этой операции, а враг, как выяснилось, оказался слишком хитрым и скользким, как вьюн.

Под конец совещания уже все весело хохотали, вспоминая различные эпизоды последних дней. Больше всех смеялся Пархоменко и, прощаясь, каждому жал руку с такой силой, что не один из них отшатывался.

В накуренной комнате учителя остался с Пархоменко только адъютант Федька Кривосын. Этого своего друга детства Пархоменко нашел среди красноармейцев, бившихся под Харьковом, и взял к себе. Ординарец Егор внес самовар, который пускал пар через отверстие в крышке и тихонько насвистывал. Пархоменко посмотрел на своего ординарца и вспомнил невзрачного Ваську Макогона, который искал смерти и очутился у Григорьева, а потом стал хорошим ординарцем. Во время похода на польский фронт, когда проходили мимо его села, он отпросился забежать домой и больше не вернулся.

— Как ты думаешь, — спросил Пархоменко адъютанта, — что могло случиться с Васькой Макогоном?

Кривосын, наливая в стаканы чай и лакомо поглядывая на кусок мерзлого сала, ответил уверенно:

— На банду наскочил, вот его и сцапали, не иначе. Знаешь, кого он напоминал мне? Григория! Тоже все метался. И тоже сложил голову, правды ища.

— Это тот Григорий, что делегатом в Луганск приходил? Когда ж он погиб?

— В семнадцатом году он был в земельном комитете. Когда начали впервые нарезать помещичью землю, кулак Моргун в чем-то сплутовал, он при всех и вытяни его палкой, а после, как пришли белые, Моргун выдал его немцам.

— Жалко парня, я помню как он все пел эту песню:

Признаться, люблю песни: от них прямо сердце раскрывается!

Кривосын начал подпевать, и оба задумчиво покачивались в такт песне. Понемногу глаза Пархоменко начали наливаться грустью, наконец он замолк и глубоко вздохнул.

— Где-то моя женушка верная, где мои сыны-сыночки? — пряча лицо, отвернулся он к окну. — Покончим с бандой, поеду искать… Наверно, подросли уже, в школу отдавать пора, чтобы на инженеров вышли.

На другое утро, отдав приказ бригадам выступать на Бузовку, через которую лежал путь Махно, Пархоменко сам выехал в это село. С ним были начальник штаба дивизии, комиссар группы, начальник формирования и начальник связи, позади ехал адъютант с ординарцами.

До Бузовки было не больше трех верст. Снег, выпавший ночью, покрыл дорогу и поле ровной пеленой. Вокруг царила тишина, которую нарушало только звяканье стремян. На заснеженных крышах хат заиграло утреннее солнце, и деревья, покрытые изморозью, издали казались гроздьями розовой сирени. Возле крайних бузовских хат мелькнули два всадника, повертевшись у околицы, они скрылись в одной из улиц.

Различить отсюда, чья это была разведка — Второй или Третьей бригады, ночевавших в соседнем селе, — было трудно. Пархоменко толкнул коня шпорами и въехал в село следом за незнакомыми всадниками. На улице было пусто и тихо, только какая-то женщина в теплом платке шла с ведрами на коромысле к колодцу, над которым торчал журавель. Всадники, скакавшие впереди, остановились посреди улицы и, поджидая Пархоменко, кричали ему: «Езжай, езжай сюда!» — хотя он и без того уже приближался к ним.

Уже в последнюю минуту, заметив, что всадники почему-то хищно ощерились, Пархоменко инстинктивно схватился за маузер и оглянулся. Ехавшие за ним товарищи немного отстали и теперь, растянувшись по улице длинной цепочкой, нагоняли его. Передовых частей бригады, которые должны были идти следом, все еще не было видно, но из соседних дворов, как по тревоге, начали выскакивать конные на оседланных лошадях и, размахивая шашками, с громким криком бросились на него. Пархоменко успел заметить еще, как Федька Кривосын с ординарцем поворотили коней и, сбивая нападающих, поскакали назад. «Значит, выручат», — подумал он.

Остальные оказались в плотном кольце махновцев.

— До черта ж вас наплодил Махно, — сказал Пархоменко, стреляя в голову первому. Тот повалился под ноги коню. Возле него легли второй и третий, четвертого лошадь поволокла по улице.

Сбившись вместе, красные кто шашкой, кто револьвером прокладывали себе дорогу назад. Первым упал подбитый конь под комиссаром, но комиссар не переставал стрелять. Выронил уже шашку и начальник штаба, зарубленный, упал ординарец. В маузере Пархоменко уже не осталось пуль. Он схватился за шашку.

— Будете, бандиты, знать Пархоменко! — И махнул клинком. — Вот так бьются большевики за революцию! — Двое зарубленных махновцев рухнули в снег. И тут в голову ему как будто ударила молния: из глаз посыпались искры, все вокруг помутилось. Как сквозь сито, он еще заметил чье-то широкое плоское лицо, оскаленные зубы, а под шапкой волосы, как у дьячка, — и упал на снег.

Когда он очнулся, мимо его головы стучали копыта лошадей, ехавших в село. От глухих ударов о мерзлую землю его череп словно разваливался надвое, но он, пересиливая боль, усмехнулся: «Смотри, когда подошла бригада. Сейчас товарищи помогут встать. Наверно, бандит попал в голову». Он с трудом раскрыл глаза и, будто сквозь красную сетку, увидел на снегу своих товарищей, разбросанных, как поколотые дрова.