Пётр Панч - Голубые эшелоны

Гости удивленно посмотрели на Свира.

— Не понимаете? Машины будут работать на нас, а не на капиталистов. Увидел я ваших буржуев, правильно их у нас рисуют, — и он показал на плакат.

Гости улыбнулись и закивали головами.

— Чемберлен, Чемберлен!

— И как только вы терпите до сих пор этих пауков? Нам нужно было раздобыть проект «канала Фурко». Ваши же фирмы не хотят торговать с большевиками, но когда услышали, что мы с деньгами, — будьте любезны. «Мы недорого возьмем». — «Сколько?» — спрашиваю. «Пятьдесят тысяч фунтов стерлингов». В переводе на наши деньги это значит — пятьсот тысяч золотом.

— Пятьсот тысяч? — даже присел Митрич. — Полмиллиона? Бога у них нет в душе!

— И не за машину, а только за секрет. Я к инженеру, к техникам, дескать, вы все-таки демократы…

Кое-кто из гостей покраснел, председатель союза незаметно дернул Свира за пиджак. Свир пожал плечами.

— Пускай краснеют, я не дипломат… Может, говорю, помогли бы. Деньги же все равно пойдут не в ваши, а в хозяйские карманы. «Ол райт», кивают головами, значит, все в порядке, плати. Эх, товарищи заграничные рабочие, да у нас бы такого инженера за шкирку да в конверт. Спрашиваю тогда своих инженеров: «А может, мы сами спроектируем? Жаль ведь отдавать этим сэрам полмиллиона рабоче-крестьянских рублей». Инженеры наши подумали, подумали и говорят: «Действительно, жаль народных денег». Видите, товарищи заграничные рабочие, какие у нас инженеры. «Мудреного в этом ничего нет, говорят, можно и спроектировать». Думаю, конечно, спроектируем: четырнадцать держав разбили, а тут, чтобы не осилить какого-то там Фурко. Ну, а уж как спроектируем…

Председатель союза снова дернул Свира за пиджак и, чтобы он случайно не сказал еще чего-нибудь лишнего, потому что гости уже удивленно переглядывались, произнес вслух:

— Может, хотите поближе посмотреть на строительство?

Два гостя, стоявшие все время молча, подошли к колонне и начали ножичком ковырять серый бетон.

— Крепко, крепко! — закричали из толпы. — Для себя строим.

Гости еще постучали кирпичом о кирпич — они издали звук, который обычно издают хорошо выжженные кирпичи, и даже после крепкого удара остались целыми.

— Гох, большевик! — сказал один, улыбнувшись, наконец.

Стеклодувы не могли уже больше выдерживать прилива сладостной гордости и громко выкрикнули:

— Ура!

Гости тоже крикнули:

— Хорош рабочий совет, пожалуйста!

Митрич — за этот год он успел лишиться своего единственного зуба — подошел к самому молодому гостю, похлопал его по спине и сказал:

— Хорошо, товарищ камерад, значит — гут! Только меньше верьте своим буржуям, тогда еще больше будет гут.

Когда наконец в цехах были установлены новые машины, Митрич, встретив Свира, сказал:

— У тебя, Петрович, не голова, а, скажу я тебе, просто комячейка. Ну, смотри, какие мадамы стоят. И получились же… Ганджуля и жену свою стал уже Линчей называть.

— Вот теперь, Митрич, — сказал Свир, — и работать будет охота!

— А как же, лишь бы только голова была соответственной. Только, детки, видно, уже сами вы будете работать. Я вот съел свой последний зуб, да и подумываю — видно, и посмотреть не придется, как эта мадама за меня будет надуваться.

— Что ты, Митрич, лазаря запел?

— Автоном мне все снится. Зовет…

— Автоном подождет, а ты на октябрьские праздники нам еще машину пустишь, а потом уже и на отдых. А сейчас пойдем-ка лучше в корпус.

Новые цеха заливал желтый свет осеннего солнца. Оно, словно играя, мигало искорками на медных гвоздиках, на никелированных деталях. В солнечном сиянии круглые машины, как добротные гроздья винограда, сияли около ванн и всеми своими сверкающими винтиками отражались в белых плитках пола. Вокруг них на цыпочках ходили рабочие и любовно и боязливо ощупывали каждый винтик, каждую деталь. Не видно было среди них только рыжего Софрона. Когда он изредка украдкой заглядывал в дверь, молодые хлопцы поворачивались и раздраженно выкрикивали:

— Ну, что, Софрон, будешь нанимать молебны, чтобы на нас мор наслать?

— Может, и нанимаю, подождите, увидим, чем закончится, — огрызался Софрон и удирал, как волк в лес, в старую гуту, которая, как нищенка, стояла еще во дворе.

Митрич смотрел ему вслед и, вздыхая, говорил:

— А вместе нанимались, вместе и поженились. Сорок лет трудились… На кого, для чего? А как стали работать для себя — уже и ума не хватает: чертом посматривает на товарищей, а ведь мы хотим, чтобы и для него лучше было… Эх, видать, он и ум свой в те проклятые бутылки начисто выдул. Тебя, дурака, бельгийцы уже давно бы и рассчитали, а он еще бормочет «чем закончится»!

Ждали октябрьских праздников, чтобы в этот день торжественно пустить новую гуту. «Партизаны» ежедневно ходили с инженером на выучку и уже смелее подходили к машинам. Васюту Малая, Ганджулю и еще троих послали даже в специальную школу в столицу, а Софрон стал удирать от новой гуты еще дальше.

Он перестал встречаться даже с Митричем, но к октябрьским праздникам тоже готовился: хотя знали все, что Софрон запьет, как и ежегодно, и будет рыдать навзрыд над старой гутой, проклиная те же сорок лет, которые проклинал и Митрич…»

На этом месте редактор Круг остановился и сказал:

— Ну, дальше автор, чтобы не фантазировать, использовал свою корреспонденцию в столичную газету. Может, скажете, Самсон Петрович, что и это еще не факт?

Художник все время сидел, выгнув спину, и нервно скользил верхними зубами по ногтю. На вопрос редактора он откинул голову на спинку кресла и тихо сказал:

— Ну, читайте.

— А что это за корреспонденция? — спросил критик, подходя к столу. — Я с удовольствием послушаю.

В это время в кабинет вошел курьер и, положив перед редактором пакет, сообщил:

— Машина подана!

— Хорошо, — ответил редактор. — Ну, что же, поедем сейчас?

Мы с критиком запротестовали. Оставалось каких-нибудь две страницы, и на этом кончалась рукопись. Художник тоже произнес:

— Тут уже осталось не больше как на пять минут.

— Хорошо, — ответил редактор, — скажите, чтобы машина подождала.

Когда курьер вышел, редактор вынул из конверта четыре красных билетика и, спрятав один из них в свой карман, два передал нам с критиком, а четвертый, искоса посмотрев на художника, положил на стол.

Пока редактор, выпив стакан воды, вытирал губы, художник, барабаня пальцами по столу, между прочим, взял четвертый билет, окинул его скептическим взглядом и лениво начал острым кончиком чистить себе ногти. Круг еле заметно улыбнулся уголками губ и сказал:

— Далее описано одно из заседаний сессии Всеукраинского Центрального Исполнительного Комитета:

«…Необычайный энтузиазм в зале вызвало выступление директора стеклянных заводов товарища Свира (это, товарищи, впечатления корреспондента). Он, стыдливо одергивая черненький френч, растерянно поднялся на трибуну и, сбиваясь, начал говорить о значении химической промышленности в нашем хозяйстве.