Петр Патрушев - Приговорен к расстрелу

Резкий холод, такой непривычный после спёртого воздуха в отделении, обжег легкие. Я заранее продумал, что сначала бежать надо не по дороге в город — тут меня наверняка застукают санитары, пустившиеся в погоню на машине, — а по запутанным лесным тропинкам, которые вели в сторону железной дороги.

Добравшись до железнодорожного полотна, я пошел по нему по направлению к городу. К счастью, идти по шпалам надо было всего несколько километров. По обеим сторонам стоял густой лес. Я мог спрятаться в нем, увидев поезд или погоню.

До станции Томск-2, дошел, когда уже близились сумерки. Я все думал, как добраться до места, куда направлялся — на первое время я решил укрыться в квартире своего тренера Генриха Булакина и его жены Софьи. Что-то подсказывало мне, что они меня не выдадут. Кроме того, другого места поблизости не было. Наверняка, искать беглеца прежде всего начали бы в квартире брата. Идти по городу в ободранной одежде, из-под которой выглядывала пижама дурдома, было рискованно.

Мне повезло. На подходе к станции я увидел вагоны, стоящие на запасном пути. Из них доносились говор и песни. Очевидно, приезжие крестьяне привезли в них на рынок товар. Возле одного из вагонов притулилась захудалая лошадка, которую не успели еще распрячь из саней, и жевала брошенное перед ней сено. Я тихонько отвязал ее, сел в сани, прикрыл свою одежду лежавшей в них рогожкой и медленно поехал.

Оказавшись на дороге, начал погонять лошадь сильнее и въехал в город, не вызвав никаких подозрений. Случайные собаки лениво облаивали меня и мою клячу, немного прибавляя нам ходу. Софа встретила меня на пороге. Булакины были потрясены моим изможденным видом и больничной одеждой, но приняли под свою крышу, когда я рассказал им о своих мытарствах.

Следующие несколько недель я провел поправляя, как мог, свое здоровье. Помогали друзья. Но были и такие, кто полагал, что мой случай требует пристального внимания властей. Среди них — моя бывшая тренерша, муж которой работал в КГБ. Она очень переживала, когда я в свое время ушел от нее к другому тренеру, и открыто говорила по всему городу, что я насмехаюсь над советскими законами, что никакой я не больной и меня надо переосвидетельствовать и упрятать либо в дурдом, либо в тюрьму.

Я находился в состоянии неопределенности, положение было в лучшем случае полулегальным. К счастью, администрация психлечебницы, несшая ответственность за меня как беглеца, была заинтересована уладить ситуацию. Слава богу, стояли хрущевские времена и сетка, которую потом поставил против диссидентов Брежнев, имела еще сравнительно крупные ячейки, особенно у нас, в Сибири. Моего брата уговорили подписать поручительство, сняв тем самым всякую ответственность с лечебницы. Стало очевидным, что теперь, после освобождения и выписки, психиатрическая машина поставила меня на простой поток, не делая особого акцента на содержании бредовых фантазий своего пациента. Главврач, передавший меня под ответственность брату, после того как попытки разыскать меня оказались безуспешными, сказал прямо: «Ваш брат или сумасшедший, или симулянт. Так или иначе, мы с ним еще увидимся. Но пока он — на вашей ответственности».

Решение поручиться за меня, вероятно, нелегко далось моему брату. Натвори я еще чего-нибудь, мог пострадать и он сам. Но если Володя и сомневался в чем-то, он не подавал виду. Теперь я мог получить свои гражданские документы и найти работу. Вскоре, я устроился физруком в санатории за городом, благо, у меня остались характеристики с прежних работ. Однако пребывание в Томске становилось попросту опасным, повсюду были рассеяны следы моей тайной авантюры, заставлявшие задуматься о будущем самым серьезным образом. Я не смог бы поступить ни в один университет, ни на какую работу, требующую самой минимальной проверки. Малейшая засветка выдала бы с головой. Как пообещал брату главврач Томской психбольницы, он меня вскоре увидел бы опять. А если не он, то, может быть, даже профессор Гольденберг. И на этот раз не удалось бы так просто открутиться. Но на тот момент я был свободен, с документами, мог уехать, и этого было уже достаточно. Свежевыданный паспорт давал возможность поселиться в любом месте страны — возможность, предоставляемую большинству простых советских граждан один раз в жизни.

Весной 1962 года я отправился в город Батуми на Черном море, вблизи турецкой границы, чтобы сбежать из страны, где родился. Ехал из Новосибирска, через пол-России, почти четыре тысячи километров, зайцем, так как не на что было купить билет. Когда я вышел из поезда на вокзале Батуми, в кармане лежали паспорт и военный билет с отметкой о том, что я недавно демобилизован из Советской Армии. Причина демобилизации была указана специальным шифром, который означал: «шизофрения, с посттравматической гипертонией».

Как демобилизованному военнослужащему мне разрешалось, по крайней мере, теоретически, поселиться в любом месте Советского Союза — единственная льгота за годы жестокого обращения и лишений, от которых страдали многие военнослужащие. Призванные из сельской местности люди могли поселиться в городах, если хотели и отваживались. Для многих это открывало возможность избавления от оков безотрадной сельской жизни.

Однако Батуми был не простым советским городом. Оазис курортов и санаториев, экзотических растений, теплого зимнего солнца, прекрасных пляжей и беззаботной жизни, расположенный на морском побережье, он был местом, где простые русские люди из Сибири, Новгорода или Смоленска могли насладиться ежегодным двухнедельным отпуском, устремляясь с необъятных просторов империи в субтропики, населенные в то время вполне дружелюбным народом.

Вскоре я обнаружил, что существуют, по крайней мере, три мира, в которых человек мог существовать в беззаботном Батуми. Для тех, кто приехал погреться на солнышке, обычно по профсоюзным путевкам, — мир туристов или отдыхающих. Затем — город местных жителей, которые чаще всего работали в индустрии туризма и ее инфраструктуре. И, наконец, город бюрократов, управлявших жизнью простых граждан в манере турецких пашей. За этими явными мирами был также четвертый мир — тайный город КГБ, спекулянтов, преступников и беглецов вроде меня, которые невидимо и осторожно двигались среди праздничных толп, остерегаясь скрытых ловушек и опасностей, которых никто другой не замечал и не хотел замечать.

Первой задачей стало найти место, где бы я мог остановиться. Для тех, кто населял город теней, скрывающийся за комфортным и предсказуемым миром отдыхающих и местных, Батуми был столь же гостеприимен, как Полярный круг.

Конечно, я мог притвориться «дикарем», приехавшим сюда по своей инициативе. Тогда предстояло платить заоблачную цену за койку, сдаваемую местными, а также в течение трех дней зарегистрироваться в милиции. Этого требовал закон, и на этом настаивали хозяин или хозяйка, которым грозили крупные неприятности за нарушение правил. Такой путь был не для меня, поскольку я почти не имел денег, а мои документы могли немедленно насторожить милицию. Особенно это касалось увольнительных документов, по которым мне могли задать «неудобные» вопросы.