Галина Марцишек - Мы на своей земле

Перегнувшись через барьер входа в колодец, Иван Иванович вместе с Иваном Никитовичем чутко прислушивались.

— Тихо… Никого. Шахта заброшена. Но все же, Иваныч, иди разведай, — шепотом сказал Иван Никитович.

Муж бесшумно скользнул в отверстие колодца и быстро начал подниматься наверх. Вернулся скоро.

— В поле ни души… Лезь, Галка! А ты, Коля, за ней! — На последнем марше он сделал знак остановиться и снова вынырнул на поверхность — Выходи!

Мы мгновенно очутились наверху.

Я осмотрелась. Вокруг шахтного ствола лежали штабели камня-ракушечника. Рядом разрушенная сторожка. Вокруг поле, заросшее бурьяном. Вдали в лощине раскинулось село.

— Давай простимся! — дрогнувшим голосом сказал Иван Иванович и притянул меня к себе. — Я жду тебя!

Осеннее солнце, по временам выглядывая из перистых облаков, ласкало землю последним теплом. В воздухе летали прозрачные, словно стеклянные, нити паутины.

Дорога была пустынной и казалась бесконечной. Вдруг из-за пригорка вынырнул мотоцикл.

— Вот они — фашисты…

Повернувшись к Коле, как можно спокойней, сказала:

— Не пугайся. Иди медленно.

В мотоцикле сидели двое в зеленоватых шинелях. Один из них — офицер в фуражке с позолотой. Проскочив мимо, мотоцикл резко заскрипел тормозами и повернул назад. Тревожно и учащенно забилось сердце: «Задержат… Заберут в тюрьму… Подвергнут пыткам. Молчать буду!»— решила я. Мои нервы сжались в тугой узел, зубы до боли прикусили язык, а ноги, покорные воле, продолжали идти. Внутренний голос напоминал мне: «Это твое первое задание, и ты должна выполнить его!»

Догнав нас, гитлеровцы внимательно оглядели меня и Колю. Но, как видно, женщина, идущая с мальчиком, не внушила им никакого подозрения. Дав полный газ, мотоцикл понесся в сторону Одессы.

— Итак, первый экзамен выдержан! — радовалась я. — Теперь необходимо решить, под каким предлогом войти в село, чтобы не вызвать подозрения оккупантов.

В Нерубайское я вошла под видом нищей. Обходя хаты колхозников и шахтеров, жалобно просила: «Подайте, Христа ради, несчастненькой». Кое-где мне подавали. Я принимала подаяние и быстро прятала его в грязную замусоленную корзинку, низко кланяясь, благодарила:

— Спаси вас Христос, матерь божья от всяких напастей и бед.

— Беда уже в хате… — с горечью отвечали женщины и кивали в сторону сновавших по селу гитлеровских солдат.

Мне удалось установить, что оккупанты разместили свои воинские части далеко от балки. И только над главным входом первой шахты, да на околице села со стороны города и станции поставили патруль. Возвращаясь обратно, не доходя до кладбища, я увидела женщину, попросила у нее подаяние. Взглянув на меня, она с укором сказала:

— Такая молодая, а уж просишь… — и на ее обветренном, с большими выдающимися скулами лице явно выразилось презрение. — Что руки опустила? Иди работать.

— Куда?

Этот вопрос немного смутил женщину:

— Иди… в поле! Собирай хлеб, кукурузу. Вон сколько мать-земля уродила. Я старая, а все же не хожу побираться, — доказывала она.

Я вздохнула.

— У вас хоть хатка. А у меня — ни кола, ни двора…

Взгляд женщины потеплел, уже более приветливо она спросила:

— Что, разорил гнездо?

— Да.

— Ох-хо-хо! Зайди уж! — махнула она рукой в сторону маленькой хатки, стоявшей в глубине двора.

Я вошла в крошечные сенцы. В углу — ворох початков кукурузы, на скамье доспевают помидоры.

— Собираете?

Видимо, в моем вопросе что-то не понравилось женщине. Она отрубила:

— Собираю… А по-твоему — может умирать нужно?

Она говорила с достоинством, как человек труда, способный к борьбе и чувствующий гадливость к тем, кто не борется с лишениями и невзгодами.

— Садись, — пригласила она. — В ногах правды не ищи. Ты откуда? —

— Из Одессы.

— Что там нового?

— То же, что и у вас, — уклонилась я от прямого ответа.

— У нас… — начала было женщина, но умолкла, словно захлебнулась водой. Губы ее дрожали. Она провела по лицу рукой, словно отгоняя страшные воспоминания. Справившись со своим волнением, продолжала:

— Позавчера, семнадцатого, был сильный бой на кладбище. Люди говорят, наших было сорок два человека. И все молодые, комсомольцы.

— Откуда вы знаете, что они комсомольцы?

— А как же? Они стреляли по тем и кричали: «За партию! За комсомол!» Моя ж хатка рядом. Отсюда все слышно. Да ты не перебивай! Среди них была одна девушка, должно, медицинская сестра, у нее видели сумку с красным крестом. Все погибли… — вздохнула женщина. — Может вот так и моя Нюська где-нибудь… Это моя дочка, — пояснила она. — Погнала колхозный скот и нет о ней ни слуху, ни духу…

— А эти люди из вашего села?

— Нет! Народ говорит, что они шли из-под Дальника. Одеты были в теплые бушлаты, ватные штаны, хорошие крепкие ботинки. У каждого винтовка. У них был и большой пулемет, гранаты. Народ поговаривает, что шли они в катакомбы Холодной балки, да ночью был сильный туман, сбились с дороги. Хотели укрыться на кладбище — вон напротив, — кивнула она в сторону высотки, белевшей памятниками и крестами, — да там и остались… На рассвете двинулись войска тех… Завязался бой. Часов пять отбивались комсомольцы. Кончились патроны, они пошли в штыки. Да не пробились… Их горсточка, а тех — войско. И хоронить их не дают… Один из них, было, прорвался, забежал во двор старика Фурманенко, думал, может быть, спастись. Догнали… Убили его и Фурманенко, там же во дворе. А потом стащили всех на поляну, уложили рядами, пригнали нас, дескать, глядите: это будет и с вами…

Концом белой косынки женщина смахнула набежавшую слезу и приглушенным голосом продолжала:

— Убитых раздели… оставили только белье. Женщины смотрят на них, плачут. У каждой ведь где-то сын, муж, брат или дочь… Может и их… Прикладами да дубинками солдаты построили нас в ряд, а потом отсчитали сорок человек, связали им руки колючей проволокой, отвели в сторонку и расстреляли. Многие женщины упали в обморок. Катю Холоденко так и отнесли домой, словно мертвую. Когда она очнулась, давай рубить все в хате. Рубит и приговаривает: «Ничего не дам, все пожгу, чтобы им не досталось. И хату сожгу». Она и сейчас ровно не в себе, ходит по селу, как тень.

— А в селе как ведут себя немцы и румыны?

— Грабят под метелку… Все ищут партизан, а сами по скрыням шарят. Даже цацки забирают. Во дворе ловят кур, отрывают им головы и в сумку. Скот режут, молоко требуют. Молоко выпьют, кувшины бьют. Одни уходят, другие приходят…

— Много их в вашем селе?

— Бес их знает! — пожала она плечами. — Много, наверно, но селятся они все больше в центре.

Я поднялась со скамьи, чтобы идти, довольная тем, что мои личные наблюдения совпали с рассказом женщины. Итак, рация наша может выйти на поверхность сегодня ночью. Охраны вокруг катакомб нет.