Галина Марцишек - Мы на своей земле

Бадаев прочитал нам сводку Советского Информбюро о состоявшемся параде в Москве на Красной площади.

Наш лагерь выглядел празднично. Каменный стол был накрыт скатертями и уставлен скромными блюдами. Между тарелками возвышались бутылки вина, графинчики спирта. Посреди красовалась горка аппетитных пирожков, испеченных в нашей печи.

Если бы серые камни катакомб могли сохранить и потом воспроизвести звуки человеческой речи, выражение глаз, движения и порывы сердец, они рассказали бы, как горячо люди провозглашали тосты:

— За Родину! За партию! За Сталина! За победу Советского народа! За полный разгром фашизма.

Бадаев распорядился послать смену постовым, чтобы все могли, хоть немного побыть в коллективе и ощутить радость праздника.

Начался концерт самодеятельности. Ребята с увлечением декламировали Пушкина, Лермонтова, Маяковского. Здесь же вертелись и дети: Коля, Вася, Ваня, маленький Петька.

Гордо поглядывая на своих дружков, Коля заводил патефон, менял пластинки. Глазенки у Петьки округлились от удивления. Он волчком вертелся вокруг патефона, пытаясь что-то разгадать. Не выдержав, спросил Колю:

— А как он сплятался туда?

— Кто?

— А тот, кто поет.

— Эх, ты, маленький дурачок! Там никого нет. Это машина поет, — авторитетно ответил Коля и поставил новую пластинку.

— Раскинулось море широко и волны бушуют вдали… — раздалась знакомая мелодия.

Я взглянула на мужа. Это его любимая песня. Он заметно побледнел, прекратил разговор с Владимиром Александровичем, хотел, как видно, что-то сказать, но, прикусив губу, быстро вышел.

— Иван Иванович, что ты?

Мужа я нашла в одном из далеких штреков. Его фонарь стоял в углу, фитиль приспущен, отчего в забое было почти темно. Охватив руками голову, он сидел на камне. Услышав мои шаги, оглянулся. В глазах тоска и просьба: «Не осуждай»…

На протяжении многих лет я видела мужа всегда жизнерадостным, бодрым, полным энергии. И вдруг… Мне хотелось утешить его, но я не знала, как. Я молча присела на камень возле него.

— Скажи, ты сильно любишь меня? — прервал он молчание.

Я удивилась. Мы никогда не говорили об этом. Наши отношения были ясными.

— Почему ты задаешь такой странный вопрос?

Иван Иванович молча, пытливо глядя мне в глаза, расстегнул китель, вытащил из нагрудного кармана бумажник, медленно развернул его, нашел мою фотографию и протянул мне.

— На. Возьми. Я носил эту карточку возле сердца десять лет… теперь забери ее.

Я отшатнулась. Увидев мой растерянный взгляд, муж улыбнулся:

— Начались, Галка, горячие дни… Меня могут убить… карточка попадет в лапы фашистам, по ней могут опознать тебя.

Я заплакала. Он встал, приподнял меня с камня, прижал к своей груди. Я почувствовала, как бьется сердце дорогого мне человека, ощутила его тепло. Осушая мои слезы поцелуями, заглядывая мне в глаза, он говорил:

— Не плачь… Мужайся. Ты должна быть сильной. Впереди — борьба.

Больно сжималось сердце, словно предчувствуя грядущую трагедию.

Обычно немногословный, он теперь торопливо высказывал то, что накопилось в его душе.

Мимо боковым штреком прошел Бадаев.

Он не заметил нас. Мы стояли за выступом стены.

— Нелегко ему… — сочувственно сказал Иван Иванович. — Это он пошел на электростанцию, проверить зарядили ли аккумуляторы. Идем быстрее. Сейчас мы собираемся на связь.

В эту ночь наш коллектив послал приветствие на Большую Землю, в Москву. Нас также поздравили и ободрили ответной радиограммой.

Положение на фронтах Отечественной войны по-прежнему было тяжелым. В начале ноября 1941 года, после ожесточенных боев, нашими войсками был оставлен Волоколамск. Фронт находился в 80 километрах от Москвы. Украина, Донбасс заняты врагом. Гитлеровские полчища хлынули на Кавказ.

Но несмотря на это, мы глубоко верили, что фашистов вот-вот остановят и разобьют.

В ночь с шестнадцатого на семнадцатое ноября 1941 года, провожая Ивана Ивановича и парторга Зелинского на вылазку к железной дороге, Бадаев, крепко пожимая им руки, говорил:

— Сегодня месяц, как здесь хозяйничают гитлеровцы. Их нужно поздравить, да так, чтобы никогда не забыли! — и в его голосе зазвучали металлические нотки.

Мне показалось, что Владимир Александрович придает этой вылазке особое значение. Настроение людей тоже было необычным. Никто не хотел спать. Все ожидали возвращения товарищей. Бадаев, сидя за столом, что-то писал. Под утро он стал частенько поглядывать на молчавший телефон. На лице командира тень тревоги. Я старалась скрыть свое волнение, делала вид, что читаю книгу. Но строчки прыгали, сливались в темные пятна.

Наконец, на рассвете зазвонил телефон первого поста. Я вздрогнула, словно от озноба. Взяв трубку, Бадаев слушал. Я впилась глазами в лицо командира. Его осветила радостная улыбка. Я облегченно вздохнула.

— Вот хорошо, так хорошо! Спасибо, Иваныч! — и, повернувшись ко мне, тепло спросил — Измучилась? Все благополучно. Идут с победой.

Мысленно я шла с товарищами, ощущала их усталость, переживала с ними радость удачи. Вот крутой поворот, дальше нужно идти согнувшись. Мне кажется, что я слышу, как пыхтит высокий грузный Зелинский и здесь же шуткой подбадривает себя и товарищей. А вот еще и еще поворот, за ним начинается погребок. Наконец, база!

В дежурную бесшумно вошли не только те, кто выполнял задание, но и остальные бойцы. Бадаев радостно засмеялся:

— Я посылал наверх Иванова и Зелинского, а здесь все?

— А мы поджидали. Думаем: время у нас свободное, спать не хочется, давай подежурим у выхода, мало ли чего бывает… — ответили ребята.

Одобрительно кивнув, Бадаев спросил:

— Ну, как там получилось?

— Взорван эшелон с живой силой противника. Один вагон оказался со снарядами. Мина сработала хорошо, под четвертым вагоном. Мы постояли немного, посмотрели, как все это взлетало на воздух. Едва ли что останется от эшелона. Кроме всего, там высокая насыпь, — докладывал Иван Иванович.

Выслушав мужа, Владимир Александрович добродушно укорил его:

— Ты, Иван Иванович, как обычно, о подробностях умалчиваешь.

— Пусть лучше Константин Николаевич расскажет.

— Давай, Костя, рассказывай ты, да подробнее, а то видишь, — повел Бадаев взглядом, — у людей глаза горят от любопытства. Не всегда ведь такая удача. Садитесь, друзья, — пригласил он партизан.

Иван Иванович Иванов — командир отделения партизанского отряда.

Иван Иванович сел рядом со мной и, опустив голову, задумался. Шумя и толкаясь, люди начали усаживаться поближе к Зелинскому. Закурив, Константин Николаевич начал: