Михаил Мелентьев - Мой час и мое время : Книга воспоминаний

Но особенно горько и тоскливо бывало мне в августе, когда гимназисты и гимназистки собирались к началу учебного года. Веселыми гурьбами ходили они мимо аптеки. Это было истинное страдание одинокого обиженного сердца, и понять это может не всякий.

Но вот обязательные три года работы учеником в аптеке закончены. Надо ехать в университетский город и держать экзамен на «аптекарского помощника». Я переселяюсь домой и весело и уютно провожу с сестрами и матушкой Рождественские праздники. В конце января 1902 года я трогаюсь в Москву. Помню ранее темное утро, последние наставления матушки, ее слезы, а накануне молебен и томительный прощальный вечер с зятьями и замужними сестрами. Аня и Люба провожают меня на вокзал. Они вдоволь наплакались, не спали ночь и переживают мой отъезд почти трагически. Ночью дорогу распустило. Мы пешком плетемся за нашими санями по булыжной мостовой. Бойко обогнавший нас извозчик на пролетке пропел нам: «Ах вы, сани, мои сани…». Не успев поцеловать сестер, я на ходу вскакиваю в поезд.

Ехал я, конечно, третьим классом. В купе со мною оказался добродушный сельский лавочник с толстой серебряной цепью по животу. С ним ехал его сын, молодой парень, роль которого при отце в дороге состояла в бегании на каждой станции за водкой отцу. Но отец от этого вовсе не становился пьян. Он был только в несколько приподнятом хорошем настроении и основательно обсуждал, на которой станции водка была получше.

Узнав, что я еду в Москву в первый раз, он принял во мне живое участие и с вокзала повез меня с собою в Чижовские номера на Никольской, снял мне здесь комнату, показал дорогу к моему университетскому преподавателю, остерег меня советами от злых людей и тогда только оставил меня. Пусть будет ему легка земля.

Москва ошеломила меня своим шумом и богатством. Магазины, лари, ларьки, разносчики напирали на тебя буквально на каждом шагу и предлагали буквально все, в чем нуждается и не нуждается человек. Поражало неисчислимое количество извозчиков — от самых надменных до самых скромных.

Моей задачей было поселиться во что бы то ни стало в квартире, где живут студенты. Я должен был приглядеться к ним и написать Ане с Любою — боги они или люди, и если люди, то такие ли, как о них пишут, окруженные нимбом науки, подвигов и разума. Вот я и начал искать такую квартиру с того, что купил газету и на последней странице в объявлениях нашел: «Сдаются комнаты». Взял извозчика и сказал: «На Пушкинскую улицу». Старик извозчик задергал вожжами, понукал и привез меня к памятнику Пушкину, сказав притом, что Пушкинской улицы он не знает, и что такой в Москве нет. Я удивился и показал ему газету, а он, не глядя на нее, сказал: «А московская ли это газета?» Тут только я сообразил, что газеты бывают разные, расплатился и, сев у памятника Пушкину, увидел, что газета моя была петербургская.

Кто научил меня искать комнату по билетикам на окнах в воротах, не помню. Знаю только, что я очень скоро нашел комнату не только в квартире, где жили студенты, но комнату со студентом. Это уже превосходило все мои желания. Сожителем моим оказался болгарин Христодулов, юрист, брюнет, с небольшой бородкой, в светлой студенческой тужурке, или в сюртуке в парадных случаях. Он или играл в карты целыми ночами по московским попам, или, проигравшись, сидел дома, придумывая себе какие-нибудь болезни. Был он хитер, но добродушен, постоянно нуждался в деньгах и брал взаймы у всех в квартире какие-то гроши. Жить с ним было удобно, просто и весело. Он долго йотом пересылал мне поклоны и все обещался «заплатить должок».

Совсем иного склада был студент-медик Александр Михайлович Балашов. Это был серьезный, занимающийся человек, сдержанный, даже сухой с малознакомыми людьми, но остроумец, шутник и доброй души человек с людьми, которых он допускал до себя. У него я многому научился. Он первый показал мне некоторые начатки «искусства жить», умения пользоваться своим временем, не «объедаться» людьми, избирать людей. Наконец, он свел меня в оперу и концерт, научил ходить по книжным магазинам и просматривать книжные витрины. С Александром Михайловичем сохранились отношения на всю жизнь. Впоследствии, когда он был директором крупнейшей психиатрической больницы под Москвой, мы встречались с ним уже по служебным делам, вспоминали начатки нашего знакомства, и как он прозвал меня тогда «аптекарем».

Занятия и экзамены мои шли своим чередом и подходили к концу. Но мысль вернуться на работу в аптеку была мне невыносима. Я написал Оле и Ане об этом. А когда брат Лука приехал в Москву, поговорил с ним. От него, no-существу, зависело все. «Смотри, чтоб верно было», — сказал он мне и дал свое согласие на мою дальнейшую учебу.

И вот диплом на «аптекарского помощника» получен. Пальто московское куплено, и я в самом радужном настроении с последним гривенником в кармане залез на верхнюю полку вагона, купил два апельсина и через тридцать часов, накануне Пасхи, приехал домой. Была половина апреля. Весна была в природе. Весною цвела душа моя. Трудности, предстоящие мне, не пугали меня. Идти своею дорогою всегда легко. Окружающие меня, мои близкие, были созвучны моим стремлениям и поддерживали во мне решимость выйти на более широкий путь. Дружба моя с матушкой и сестрами крепла и принимала характер союза. Дома мне было уютно и радостно, как никогда.

С 1 мая я шагал на учебу.

«Острогожск построен в 1652 году, а заселен по указу царя Алексея Михайловича Заднеп-ровскими казаками. За верные службы свои против Ногайцев и Крымцев получали от Царей — Алексея Михайловича, Петра I, Екатерины — похвальные грамоты и право свободного винокурения и другие привилегии».

Острогожск начал свое бытие при царе Алексее Михайловиче. В 1663 году в нем был основан Пятницкий девичий монастырь, церковь которого, уютная и нарядная, уже приходской, просуществовала до моего времени. В ней хранилось Евангелие издания 1698 года с надписью: «Лета 1713 апреля 4-го. Сию книгу в окладе раб Божий Максим Родионов Хромой, Василья Долгова зять, даровал в монастырь девичий, в церковь великомученицы Параскевы, нареченныя Пятницы, за отпущение грехов своих и за поминовение родителей своих. А не мощно ж его из сего девчьего монастыря ни продать, ни заложить; для того, что сие Евангелие не монастырское и не мирское, но Максима Родионова Хромого».

Читал я об Острогожске «Записки цензора и академика А.В.Никитенко» и «Летопись города Острогожска», составленную настоятелем острогожского собора протоиереем Дмитрием Склобовским.