Михаил Мелентьев - Мой час и мое время : Книга воспоминаний

Итого, в маленьком кругу из четырех женщин — у Ани, Любы Познанской и Варвары Александровны с дочерью — мужья были неизвестно где. А сами они — ни вдовы, ни солдатки и не брошенные мужьями — страдали о них, растя своих детей, жили какими-то слухами, И это была не жизнь. В Москву я возвращался один. Аня решила свой переезд сюда отложить до весны. Расстались мы тяжело. Ехал я обратно санитарным поездом. Шел он очень медленно. Пробыли мы в пути 11 дней. Ехали сравнительно удобно — у каждого было свое лежачее место, и была даже предоставлена еда. В Донской области, на одной из глухих и палимых солнцем станций, ко мне подошла старушка «из бывших» в очень жалком состоянии и рассказала мне: «Я ехала из Ростова в Москву к дочери. По дороге со мною случился понос, и меня из вагона на этой станции высадили. Здесь у меня украли деньги, паспорт и вещи. Теперь я вот сколько времени не могу попасть на поезд. Я погибаю. Помогите». Мне удалось ее поместить к нам, сначала в тамбуре, пока мы ее не «обработали на вшивость», а затем дали и койку. Даже самые жестокие примирились с нею и подкармливали ее. Так довез я ее до Москвы. Мне очень дорого воспоминание об этом.

В дороге я познакомился с Натальей Павловной Вревской, с тех пор моим другом. Она после нескольких лет отсутствия из Петрограда, возвращалась туда к мужу, профессору-химику.

28 августа 1921 года. Москва. «Милая Анюшка. Прости, что не написал до сих пор. Приехал я в Москву лишь двадцать третьего к вечеру. Поезд наш остановился в Перове, и оттуда я добирался к себе "ломовиком". Спасибо тебе за всю твою ласку, любовь и привязанность. В это свидание наше я увидел опять, что наша близость сохранилась, что осталось взаимное понимание и есть уверенность ц прочности наших отношений. Обнимаю всех».

23 сентября. Москва. «Милая Анюшка. Есть слухи о Грише» что он жив и здоров. Кстати, получила ли ты какую-нибудь помощь от Луки? Я писал ему. Спасибо тебе за такую отличную оказию. Передаю с нею 200 тыс. и вещи, что наскоро мог собрать».

19 октября. Екатеринодар. «Миша, родной! Здесь свирепствует эпидемия дифтерии, и совершенно нет сыворотки. Достань скоро и пошли. Несколько дней тому назад всех нас собрались выселять, занимая дом под амбулаторию. Насилу себя отстояла. Вообще, не жизнь, а малина. Напиши мне, платят ли вам жалованье, и как обстоит дело с продуктами? Опять я пишу тебе безобразное, нудное письмо. Но, знаешь, у меня такое чувство, что кроме этих писем у меня ничего и нет. Всюду безумная тоска, всюду так гадко. Иногда мы посмеемся у нас в учительской, но со слезами на глазах. Все всегда голодны, и все думают только о том, как бы поесть. Твое письмо я получила и счастлива фразою: "Когда бы ты ни приехала, всегда хорошо"».

16 ноября. Москва. «Милая Анюшка! Не пиши мне о погибании. Надо жить с мыслями о жизни во что бы то ни стало, тогда меньше и напастей в жизни бывает. Возвращаюсь к прежнему. Найдешь лучше приехать, приезжай. Третью неделю живет у меня Лихоносов с женою. Обвенчали их в нашей приходской церкви у Георгия на Всполье, а свадьбу по-хорошему справили у меня. От Лихоносова я узнал, что Вышипан тяжело переболел сыпным тифом, а у Любы родилась 1 октября дочь Галина. Знаешь ли ты об этом? Лихоносов устраивает мне оказию к тебе в лице председателя Кубанского союза кооператоров. Он привезет тебе 500 тыс. рублей. Посылки никакой, к сожалению, не берет. Пиши мне, это необходимо для моего самочувствия. Мое благополучие угнетает меня. В лихоносовскую свадьбу, когда горел камин, и комната была ярко освещена, и было красиво, и стол был так обилен, мне было больно вспоминать о тебе. Неонила Кузнецова написала мне, что Паша продала дом, а деньги все ухлопала на свадьбу Шуры. Гадко и противно».

20 ноября. Кронштадт. «Дорогой М. М.! Посылаю Вам с оказией Ваши золотые часы. Бабушка вздыхает, что Вы их обязательно проедите. Ноги мои, хоть медленно, но поправляются и я могу ходить на костылях. Словом, дешево продаются, за ненадобностью, два кресла на колесах. До нас дошли слухи, что Вы женились. При этом известии Леля недовольно передернула плечами и хмыкнула, Таня же вскрикнула: "Да как он смел!", — Галька же превратился в вопросительный знак и многозначительно улыбнулся. Жизнь у нас трудная, несмотря на напряженность работы у мамы. Крепко Вас целую. Борис Вержбицкий».

23 ноября 1921 года. Москва. «Милая Анюшка. Пересылаю письмо из Парижа. Полагаю, что теперь все ясно и ты перестанешь убиваться о Саввиче. Все твои мрачные предположения не оправдались. Итак, все страшное прошло, не станем о нем вспоминать, а станем жить если не настоящим, то будущим. Его-то как раз у тебя и не было. Люба пишет мне, что Бреусонька пыталась много раз писать нам, но не могла. Она все еще в состоянии оцепенения, почти не разговаривает и каждый день ездит к Тоне на могилу. Начинаю думать, что Господь наказывает хороших людей за плохих».

26 декабря. Екатеринодар. «Милый крестный! Поздравляю тебя с днем рождения. Мне уже одиннадцать лет. Вся моя мечта очутиться около тебя в Москве и посмотреть твой маленький музей. У нас хлеб черный стоит уже 15 тыс. рублей фунт. Мамочка очень жалела, что не поехала тогда с тобою. Милый крестный! Пришли мне, если можно, книг. Очень скучно без них. Когда ты уехал, я достала "Дети капитана Грандта", и мне эта книга очень понравилась. Отчего ты мне ни разу не написал ни одного словечка? Я так ждала от тебя письма. Пожалуйста, напиши скорее. Целую крепко. Твоя Ирина Долгополова».

6 января 1922 года. Москва. «Милая Анюшка! К вам едет знакомая моего сослуживца и везет тебе 3 миллиона денег. Ни у кого не занимал, а получилась счастливая получка в кооперативе, где я состою агентом по закупке книг. Посылаю также сахар, сгущенное молоко, тебе и Маде по куску мыла, шелковое одеяло для Иринушки, другое на продажу. Для девочек ленты, книги и какую-то еще чепуху. Книги с чудесными рисунками Каррика, которые, я думаю, больше могут доставить удовольствия взрослым, чем детям. Вчера я получил письма из Парижа, копии с которых прилагаю. Письма переписывал Володя. Почерк у него своеобразный, но разобрать его можно. Теперь, когда вопрос о помощи из-за границы через американскую миссию стал на ноги, для меня отпадает единственное и главное сомнение для твоего переезда сюда — еда обеспечена, и надо ехать. А ты не хандри, все тяжелое уйдет, дети милы, обстановка здесь иная, Саввич жив и здоров и, Бог даст, будет с тобою, чего же лучше».

25 января. Москва. «Милая Анюшка! Как надоела зима, мороз и холод! В комнате у меня утром 6, вечером 10. Но "весна идет, весна идет, мы молодой весны гонцы". Приезжай. Александра Петровна тоже заразилась моим ожиданием тебя и, особенно, детворы. Ее "Бехштейн" к услугам детей, а пока что фунт черного хлеба стоит уже 25 тысяч, фунт подсолнечного масла — 110 тыс. и т. д. Хорошо, что я ничего не покупаю, и это меня мало задевает. На предстоящее лето, когда ты уже будешь здесь, я строю планы побывать у остальных сестер, и особенно у Бреусоньки. Она камнем лежит на моем сердце».