Арнальдо Фраккароли - Россини

— А разве это несправедливо?

— Иногда. Россини не мог не знать об этом настроении публики и очень тревожился. Когда зазвучала увертюра, то вступление с барабанным треском потрясло и поразило публику. Я перекинулся двумя словами с Россини после первого акта. Больше нам не удалось поговорить, потому что его буквально осаждала толпа поклонников. Но он объяснил мне, и я его отлично понял, что он так широко (а я бы добавил — и умело) использовал барабан и всю увертюру построил на сильном форте — я бы сказал, несколько на немецкий лад — так как ему нужно было сразу же, с первых же тактов захватить внимание публики, завоевать её неожиданностью. И в самом деле, не успели прозвучать и первые двадцать тактов этой прекрасной увертюры, как публика уже была у него в руках. Не успел закончиться финал первого «престо», как публика, казалось, обезумела от восторга: все подпевали оркестру. С этого момента успех оперы всё возрастал и возрастал. После каждого номера Россини вынужден был подниматься со своего места у пианино и отвечать на приветствия публики. Мне кажется, он устал от поклонов больше, чем публика, аплодируя ему.

— Значит, огромный успех?

— Огромнейший. Один из самых единодушных и блистательных, какие я только помню. Что за музыка! И что за певцы, друзья мои! Мадам Беллок исполняла партию несчастной Нинетты своим великолепным чистым голосом, который, кажется, молодеет год от года. Монелли, прелестный тенор, играл молодого солдата Джанетто, а Боттичелли — старого крестьянина Дабрицио. Амбрози с его превосходным голосом и прекрасной игрой очень хорошо представлял коварного подесту. Неподражаема была синьорина Галлианиа в мужской партии Пиппо — красивы и голос и фигура, потому что в трико она демонстрирует такие ножки, что...

— Стендаль, это нескромно!

— Не спорю. Но какие ножки!.. А Галли? Лучший бас во всей Италии. Он так исполняет роль солдата, что достоин сравнения с Кином и Де Марини. Кстати, по поводу Галли. Хотите узнать последнюю закулисную сплетню?

— Вы всегда всё знаете! — с иронией замечает одна из дам.

— Но, к счастью для дам, я никогда не говорю всё, что знаю!

— А когда не знаете, придумываете...

— Но придумывает так хорошо, что вскоре и сам начинает верить в то, что придумал.

— Конечно, — охотно соглашается Стендаль, сделав поклон а сторону дам, которые хотели подразнить его, — ведь правдой нередко бывает ложь, которой долго удаётся прикидываться правдой. Так хотите знать последнюю сплетню или нет?

— Как же нет, если мы только этим и живём!

— Так вот, говорят, что Россини и Галли, которые всегда были большими друзьями, теперь враждуют из-за того, что бас оказался счастливым соперником маэстро у прекрасной Марколини.

— Как? Но ведь говорят, что Россини влюблён в Кольбран, в могучую примадонну Сан-Карло?

— Одно не исключает другого. Между тем надо вам сказать, что как ни красив голос Галли, есть две или три ноты, которые ему удаётся взять верно, если они проходные, но стоит ему задержаться на них, как он начинает фальшивить. И Россини, желая отомстить сопернику, решил подшутить над ним и написал такой речитатив, в котором певец вынужден задерживаться именно на этих нотах. Галли, голос которого везде звучал уверенно, обиделся и не стал просить маэстро заменить эти ноты другими. И это едва не испортило ему выход. Но вскоре он овладел собой и справился с трудностью.

— Однако это был немалый риск и для автора!

— О нет, автор знал, что Галли справится. Он хотел только немного попугать его.

— Как суров этот Россини!

— Не суров. Он — allegretto molto mosso, vivace! [46] Музыкальные термины, обозначающие характер музыки — очень подвижно, весело, живо. Но успех помирил Россини и Галли. Успех был бешеный. Опера произвела такой фурор, что публика, казалось, обезумела от восторга. Представляете, после самых неистовых аплодисментов, после пяти минут невообразимых оваций, шума и гвалта, когда кричать уже не было сил, зрители, бурно жестикулируя, начали делиться своим восторгом друг с другом. Из партера кричали ложам: «Какая красота! Какое чудо!» Триумф заслуженный, потому что никогда ещё музыка Россини не была так блистательна и одновременно столь драматична, правдива, никогда ещё не сливалась так тесно со словом. Мадам Беллок, у которой есть чудесная ария «Di piacer mi balza il cor...» («От радости v меня трепещет сердце...»), исполнила её великолепно. Публика в партере, охваченная прямо-таки каким-то безумием, вскочила на скамьи и требовала спеть её в третий раз. И тогда Россини поднялся со своего места у фортепиано и прокричал зрителям первых рядов: «Мадам Беллок ещё много будет петь сегодня, и если вы будете настаивать, она не сможет довести оперу до конца». Я думаю, что это сочинение навсегда утвердит превосходство Россини над всеми современными композиторами.

Одна из дам мечтательно вздохнула:

— И подумать только, что ему всего лишь двадцать пять лет...

Божественное время, никогда не кончайся!

Год назад Россини написал «Цирюльника» и «Отелло», перейдя от оперы-буффа к опере-сериа. В этом году он уже поставил «Золушку» и «Сороку-воровку» и готовится к новым победам. Разве когда-нибудь прежде создавалось в Италии за такое короткое время столько музыкальных шедевров и к тому же гением лишь одного человека?

После «Армиды», поставленной в Сан-Карло в ноябре этого столь необыкновенного 1817 года («Армида — нескончаемая пасторальная идиллия, написанная на стихи Шмидта по «Освобождённому Иерусалиму» Тассо, либретто неудачное, но оно позволило Россини, у которого мало лирических тем, написать свои самые вдохновенные любовные дуэты) и после наспех написанной «Аделаиды Бургундской», которую он выводит в свет без всякого желания, лишь бы выполнить взятое на себя обязательство (противники, обрадовавшись, спрашивали друг друга: «Гений уснул?», а самые зловредные из них добавляли: «Должно быть, в объятиях Кольбран?»), в январе 1818 года Россини возвращается в Неаполь.

Барбайя встречает его разгневанный. Россини ангажирован театром Сан-Карло, стоит ему кучу денег, а он бросает его, чтобы ездить по другим театрам? Так друзья не поступают! Россини замечает, что его поездки предусмотрены контрактом, и, кроме того, ведь он — вот он, вернулся. Что же нужно знаменитому импресарио от знаменитого маэстро?

— Мне нужна большая опера для нашей великой Изабеллы. На этот раз ты должен создать оперу действительно для неё, потому что она этого заслуживает.

— Но я только этим и занимаюсь с тех пор, как нахожусь в Неаполе. Вся моя музыка написана из любви к ней... Пойми меня правильно и не изображай Отелло, я неё говорю это так, к слову...

— Понимаю, понимаю. Я и не «изображаю» Отелло, потому что его уже «изобразил» ты.