Варвара Головина - Записки графини Варвары Николаевны Головиной (1766–1819)

Император уехал в армию. Французы быстро приближались, и их первые успехи причиняли очень основательное опасение, При этом столь важном случае императрица высказала замечательное мужество и смелость, и ее благородный пример воодушевил всех упавших духом. Начали, подобно ей, ждать славы, которая последовала за этой минутой смятения. Я не стану входить теперь во все подробности этой недавней и столь известной войны, а буду продолжать говорить о том, что касалось нас ближе. Первое путешествие императора не было продолжительным, но в декабре месяце этого же года он снова уехал, чтобы принять славное участие в успехах своих войск. Императрица проводила лето следующего года (1818) в Царском Селе, наши свидания были до сих пор теми же самыми, но ее резиденция была слишком далеко, чтобы мне было возможно еще посещать. Она делала мне честь, написав мне несколько раз [278] Часть этих писем будет помещена ниже. . Мой муж получил частное поручение от императора в Москве для раздачи вспомоществования, в котором так нуждался этот город. Откланиваясь императрице, он имел с ней разговор, в котором, благодаря своему рвению, зашел, быть может, слишком далеко. Он позволил себе сказать больше того, что мог, и они расстались довольно холодно. Он мне написал письмо, полное сожаления по этому поводу. Императрица также хотела со мной об этом поговорить, но, благодаря своей милостивой снисходительности, она скоро забыла то, что должно было ее оскорбить.

В декабре месяце императрица получила письмо от императора, которым он приглашал ее приехать к нему и повидаться с ее матерью, маркграфиней Баденской.

Накануне своего отъезда императрица очень хотела попрощаться с нами у графини Толстой. Я имела с ней разговор в течение часа и осмелилась говорить с обычною откровенностью. Мы ее проводили до ее кареты, а на другой день отправились в Казанский собор, куда она приехала отслужить перед отъездом напутственный молебен. Стечение народа было необычайно; живой интерес, который она внушала, выражался на всех лицах. Народ толпился вокруг нее, и когда она села в карету, некоторые по обычаю поднесли ей хлеб-соль. Отъезд этот был 19 декабря, мороз был очень сильный. Отсутствие императора и императрицы придавали городу печальную физиономию; в то время, как мы страдали от нашего одиночества, и некоторые беспокойные характеры осмеливались роптать, император, поддерживаемый Богом, подготовлял спасение Европы. Один среди союзников он имел только чистые намерения и сохранил до конца, выполняя их с достойною его твердостью [279] Все это объяснит письмо императора, помеченное «14–26 июля». Примечание графини В. Н. Головиной. — Мы не знаем, о каком письме идет здесь речь. .

Мой муж получил сильный припадок желтухи и должен был начать продолжительное и тяжелое лечение. Мы проводили все свое время в его комнате, и счастливые известия, получаемые беспрестанно, вносили разнообразие в грустную монотонность этого существования. Верное сердце m-me де-Тарант билось надеждой: известно было, что Людовик XVIII покинул Англию и прибыл во Францию, что благородный и победоносный император Александр приближался к стенам Парижа, и что узурпатор бежал в Фонтенебло со своими приверженцами.

Я приближаюсь к описанию поразительной для меня минуты, которая повлияет на всю мою жизнь. Дело Бурбонов было для меня всегда дорогим, столько же в виду моих принципов, как и в виду дружбы, связывавшей меня с m-me де-Тарант. Наши души, проникавшие одна в другую, могли испытывать только одинаковое чувство. Столь желанная минута его приближалась, крик «vive le roi» скоро должен был быть слышен: этот крик так глубоко начертан был в сердце моего несравненного друга; известно было, что император Александр находится только на расстоянии одного перехода от Парижа. Месть, чувство, к несчастью, слишком общее людям, наполняла все сердца. Развалины Москвы привели в движете все страсти; находили вполне естественным сжечь Париж, овладеть его сокровищами и приготовить к возвращению короля только кучу пепла. Те, кто думали так, забывали о милосердии Божием и о великодушии Александра. Я часто страдала слыша все рассуждения, происходившие по этому поводу; я страдала вдвойне, когда некоторые неделикатные лица приводили их в присутствии m-me де-Тарант, которая, смущенная надеждой и боязнью, едва дышала. Однажды утром, она предложила младшей дочери поездку в наше имение в 8 верстах от города. Это место — отчасти ее создание, она там наслаждалась с нами. Она выращивала растения на окне в марте месяце и пересаживала их затем на свой остров, который я ей уделила в полное владение.

Во время ее отсутствия пришли объявить моему мужу, что победоносные русские войска находятся у Монмартра, что Париж сдался, и что в него вошли, как друзья; Людовик XVIII был провозглашен королем. Эта новость произвела невыразимую радость в гостиной моего мужа. У нас было много гостей, и каждый после первого радостного изумления думал только о том счастье которое предстоит испытать m-me де-Тарант. Я не могу выразить того, что происходило со мной, я поместилась у окна, чтобы видеть, когда приедет m-me де-Тарант. Мое сердце билось так сильно, что я задыхалась; мой муж послал старшую дочь в комнату нашего друга, чтобы ожидать ее и осторожно подготовить к принятию этой счастливой новости. В ту минуту, когда ее карета останавливалась у дверей, она увидела на крыльце нашего управляющего, окруженного многочисленной толпой слуг, которые ожидали ее с нетерпением, чтобы принести ей свои поздравления. Лиза говорила мне потом, что m-me де-Тарант, заметив это выражение радости, вскрикнула, взялась за голову, страшно побледнела и сказала сдавленным голосом: «Какое нибудь радостное известие!». Она замолчала, не имея возможности больше говорить. Моя дочь привела ее в гостиную моего мужа; я бросилась к ней на шею, мой муж также, все бывшие в комнате окружили ее с волнением. Она дрожала и была без сил; мы ее усадили, ей было очень трудно прийти в себя. С этого дня она постоянно была бледной, ее благородное лицо носило выражение меланхолической радости. Я не могла ее оставить ни на минуту: страшные предчувствия наполняли мое сердце. Я была в страшной нерешительности. Мы любили друг друга больше, чем когда либо, и больше, чем когда либо, мы чувствовали потребность жить одна для другой. Верное сердце m-me де-Тарант, перенесшее с благородством и мужеством страшные несчастья, не могло вынести радости. Все ее физические силы были подорваны этим слишком новым для нее душевным движением. Через короткое время мы получили известия от наших французских друзей. Король и королева желали, чтобы m-me де-Тарант приехала к ним. M-me де-Тарант, более привязанная к своему долгу, чем к жизни, предположила уехать осенью, желая видеть до своего отъезда нашего императора, чтобы поблагодарить его за гостеприимство, оказанное ей в его государстве. Однажды утром, в моей уборной, где мы обыкновенно завтракали, она сказала мне после того, как была погружена в глубокую задумчивость: «Счастье не создано для меня. Бог только что исполнил желание моего сердца: король на троне своих предков. Я должна уехать, должна покинуть известное для неизвестного. Покинуть вас и этот гостеприимный дом, в котором вы дали мне возможность наслаждаться столь спокойным и чистым существованием, — является для меня смертью. На моей родине у меня будет тысяча поводов к мучению. Не все так бескорыстны, как я в чувствах к моим государям. Мне предстоит противостать ужасным заблуждениям, чтобы исполнить очень тажелыя обязанности». Я смотрела на нее молча: каждое ее слово, как меч, вонзалось в мое сердце, мои глаза, полные слез, боялись встретить ее взгляд.