Варвара Головина - Записки графини Варвары Николаевны Головиной (1766–1819)

Наконец, настало страшное 22 июня. В час обеда я согласилась оторваться от нее, чтобы успокоить моего мужа, который требовал этого постоянно, но перед тем, чтобы оставить комнату, я еще раз подошла к ней. Она была в полной агонии, я пощупала ее пульс — он больше не бился. Она взяла мою руку с необычайною живостью: «Скажите мне, что вы себя хорошо чувствуете, скажите, чтобы не страдаете». «Я хорошо себя чувствую, — сказала я, — дай Бог, чтобы вы себя чувствовали так, как я». «Силы меня еще не покидают, — ответила она, — но это не долго продлится». Доктор Крейтон уверил, я не знаю почему, моего мужа, что она еще будет жить, и что ей нужно дать куриный бульон. Когда чувствуешь себя несчастным, то хватаешься за малейшую надежду. Мой муж не входил в комнату больной, он не видел ее агонии. Я села за стол с отчаянием. Горничная позвала мою дочь. Я хотела идти за ней, но мой муж просил меня остаться, повторяя то, что сказал Крейтон. Я мучилась, но решимость заставила меня покориться. В конце концов, не имея возможности противиться тяжелым предчувствиям, я убежала — ее уже больше не было. Отец Розавэн [281] Известный иезуит того времени, глава иезуитской пропаганды в России в Александровскую эпоху. закрыл двери ее комнаты, прося меня туда не входить. Меня провели в комнату моих детей. Рыдания душили меня. Мне принесли три распятия. Одно всегда находилось перед ней, второе служило ей во время причастия, а третье дал ей герцог Ангулемский. Она положила их рядом с собой накануне смерти, а моя дочь приложила их к ее губам в ту минуту, когда она испускала дух. Вид этих трех распятий остановил мои слезы. Мои взоры пожирали их, все окружающее стало невидимым. Бог поглотил всецело мою душу, дружественная мне душа молилась за меня. Я почти осмеливаюсь сказать, что испытывала святую радость.

Каждый из нас, казалось, потерял свою силу; мы ее нашли в чувстве печали, общем нам всем. Постоянное занятие заботами о любимом существе, попытки облегчить его страдания, доставляют деятельность, которая поддерживает; но когда предмет стольких забот исчезает из наших глаз, мы остаемся уничтоженными. Все облагораживается дружбой. Мы ей оказывали самые низкие услуги, она нуждалась в нас каждую минуту. Я вспоминаю, что дней за пять до ее смерти я одна сидела возле ее постели. Вошел Крейтон. Он приехал из Павловска и сказал m-me де-Тарант, после того, как пощупал ее пульс, что императрица-мать поручила ему высказать ее участие, и что она просила послать ей сказать, не хочет ли она каких либо фруктов. «Поблагодарите ее императорское величество, — отвечала она, — я ни в чем не нуждаюсь». Потом, как будто с силой поднимая свои ослабевшия руки, она прибавила: «Но, кроме того, скажите императрице, что она никогда не имела таких друзей, как я». Каждое ее слово останется навсегда запечатленным в моей душе.

Герцогиня де-Шатильон, мать ее, умершая два года до нее, высказала желание, чтобы эта ее любимая дочь была когда нибудь погребена рядом с ней в часовне ее Виддевильского замка в 8 лье от Парижа. Могила герцогини де-Лавальер, бабки m-me де-Тарант, была помещена там же по ее приказанию. Моим первым желанием после этого печального события было перевезти тело моей уважаемой подруги в этот склеп. Я исполняла материнское желание, присоединяя ее священные останки к останкам ее семейства. Надо было произвести вскрытие тела и набальзамировать его; в рукописи моей дочери можно найти перечень главных болезней, которыми она давно страдала и которые подготовили ее смерть. Когда эта страшная операция была окончена, поставили возле гроба алтарь, чтобы отслужить обедню. Я не присутствовала на первых двух, видя, что боялись их действия на меня; но наконец увидели, что моя твердость заслуживала этого вознаграждения. Я встала у изголовья гроба. То, что происходило в моей душе, было тогда сильнее меня. Вечером я вернулась в эту комнату с моими детьми, Катей и m-me де-Билиг. Я устремила мои глаза на ту, которая более не существовала, удивленная тем, что еще существую и ее пережила. Через неделю тело было перенесено в церковный склеп; это было в полночь, весь дом следовал за гробом. После того, как отец Розавэн прочел установленные молитвы, наши слуги подняли гроб. Я шла пешком с мужем, детьми и нашими друзьями. Все плакали, переход мне показался очень коротким. Я бы отдала свою жизнь за то, чтобы проводить ее до ее последнего убежища. Через день торжественно была совершена в церкви церемония погребения, а через неделю тело было перевезено в Кронштадт, чтобы быть помещенным на судно. Я провела лето на Каменном острове, не имея мужества жить на той даче, где мы были так счастливы вместе.

Я хочу прибавить еще несколько слов. На следующий день после того, как я имела страшное несчастие потерять m-me де-Тарант, утром в ту минуту, когда я собиралась встать с дивана, на котором провела ночь, я присела, желая собраться с мыслями. Я говорила себе: «Боже мой, я молилась за нее во время ее жизни, во время ее страданий. Как я стану теперь молиться?». Моя младшая дочь просматривала в это время молитвенник m-me де-Тарант. Вдруг она сказала мне, как будто отвечая на мои мысли: «Мама, здесь есть чудная молитва для вас на это случай». Я была поражена этим странным совпадением и утвердилась в своем глубоком убеждении, что душа моего друга была с нами.

Жизнь на Каменном острове. — Письмо императрицы Елисаветы. — Венский конгресс. — Возвращение императрицы в Петербург. — Госпожа де-Бомон. — «Записки» Головиной. — Г-жа Ржевусская. — Изгнание иезуитов из России. — Холодность к Головиной императора. — Болезнь графа Толстого. — Благоволение к Головиной императрицы Елисаветы. — Заключение.

Дом, в котором я жила на Каменном острове, находился у дороги, по которой беспрестанно проходили гуляющие; у меня были такие маленькие и низенькие комнаты, что, не желая этого, я ни на минуту не теряла из виду этот калейдоскоп. Подобное развлечение представляло большой контраст с моими страданиями, и я испытывала разнообразное огорчение. Вид из окон и с балкона был прекрасен; по вечерам я слышала доносившийся издали звук рожков. Хотя эта музыка не имела никакого отношения к моим воспоминаниям, она навевала на меня грусть. Тихая гармония имеет могущество вызывать в нас какое-то неопределенное чувство, которое связывает нас со всем, что нас касается и что мы любим. Я принуждена была принимать много докучных визитов. Мой муж потребовал, чтоб я представила ко двору мою младшую дочь. Император вернулся на некоторое время в Петербург, а вслед затем должен был состояться петергофский праздник, — надо было повезти на него мою дочь. Это было как раз через месяц после смерти m-me де-Тарант. Я покорилась, как во многих других случаях, и отправилась ко двору с растерзанным сердцем. Императрица-мать была чрезвычайно милостива ко мне; она мне выказала много участия во время моего несчастия и каждый день посылала узнавать, как я себя чувствую. Толпа, которою я была окружена, была почти невидимой для моих взоров; в глубокой скорби у нас остается только чувство внутреннего зрения. Император высказал мне в обычных выражениях свое сожаление о моей утрате; все те, с которыми я снова встречалась в первый раз, торопились высказать мне свое участие общими местами, так мало годными для утешения. То, что я потеряла, невозвратимо; для меня будет большим счастьем, если я встречу хотя что либо похожее на то, что могло бы хотя отчасти удовлетворять моим сердечным влечениям.