Варвара Головина - Записки графини Варвары Николаевны Головиной (1766–1819)

Я часто получала письма от своих парижских друзей: их любовь ко мне увеличилась со смертью m-me де-Тарант. Баронесса де-Бомон, ее старый друг, бедная и добродетельная, жила в это время только на ту пенсию, которую ей посылала m-me де-Тарант; между тем, она думала, что получала ее по милости императрицы. Деликатность, пытавшаяся скрыть свои благодеяния, тем более предпочитала скрыться за это имя, что без щедрости императрицы m-me де-Тарант не была бы в состоянии помочь своей подруге: она секретно получала от императрицы пенсию в 5000 рублей. Когда m-me де-Тарант умерла, я решила добиться для баронессы продолжения назначенной ей пенсии. Я решилась поговорить об этом с императрицею и, не имея возможности видеть ее глаз на глаз, осмелилась на балу у императрицы матери обратиться к ней. Я думала, что не нужно размышлять о себе, когда дело идет об оказании услуги другому, в особенности же не нужно дать себя обезкуражить препятствиями, над которыми должны взять верх рвение и настойчивость. Я рассчитывала также много на желание императрицы делать добро и на воспоминание, которое она сохранила о m-me де-Тарант. Моя попытка удалась. Она приказала мне послать ей с моим мужем записку по этому поводу. Я повиновалась безотлагательно и на следующий день получила деньги и записку, составленную в следующих выражениях:

«Я посылаю графу Головину годовую пенсию, которую я с удовольствием буду продолжать давать госпоже де-Бомон. Я ей посылаю эту сумму, потому что я в это же время имею ей послать другую. Я недовольна тем, что не имею возможности с вами говорить, мне нужно задать вам тысячу вопросов, но в настоящее время это невозможно, нужно ждать. Сколько перемен влечет за собой время! Могу ли я пока спросить вас о вашей исторической работе? Со времени несчастия, постигшего вас, я думаю, вы ею не занимались. Но я уверена также, что вы ее не забыли, и я очень желала бы снова увидеть ее, если это возможно. В моем уединении все виды умственных занятий мне полезны, а это будет отдыхом для меня. В день, когда вы сможете без того, чтобы это много вам стоило, собрать все бумаги, пошлите их мне, если это возможно, а если это невозможно, скажите мне это, я откажусь от этого без труда».

Вот мой ответ на записку ее величества:

«Благодеяние, только что оказанное вашим императорским величеством баронессе де-Бомон, проникает меня благодарностью. Все, что имеет отношение к памяти m-me де-Тарант, имеет особенную власть над моею душою. Вы услаждаете горечь наиболее страдающего существа, вы возвращаете жизнь той, которая потеряла надежду жить; благодеяние это мне так же дорого, как и ей, в особенности, потому что мы будем столь счастливы быть обязанными этим вашему величеству. Что же касается до исторических воспоминаний, то мне невозможно отослать мое марание вашему величеству. Крайне необходимо их переписать, у меня нет больше глаз для этого, мое зрение потеряно на три четверти после страшного несчастия: я пишу только в очках, а по утрам и по вечерам даже они не приносят мне облегчения. Если вы достаточно доверяете моей дочери, за которую я вам отвечаю, как за самое себя, то я ей поручу заботу о них. M-me де-Тарант переписала нашу работу до смерти императора Павла. На этом месте ваше величество изволили остановиться. Я продолжала с этого времени описание только тех событий, которые касались меня лично, прибавив, что так как я была разлучена с вашим величеством, то моя история не может сопровождать вашу, и что я восстановлю все подробности до момента, когда, возвратившись из своего путешествия и снова приближенная к вам, могла узнать истинную правду. Я подробно описала мои путешествия и остановилась на смерти моей матери во время моего пребывания в Дрездене. Дальше я не продолжала. Болезнь и страдания моей уважаемой подруги поглощали меня всецело. Смею уверить ваше величество, что эта потеря, эта смерть и эта печаль еще так же живы, как и в первую минуту. Я снова примусь за эту работу, если ваше величество желает ею заняться, и вы сами увидите, в каком месте моих мемуаров они будут нуждаться в ваших дополнениях. Я вам доставлю через моего мужа, если вы прикажете, отрывки, которые вы были добры мне доверить. Поверьте, ваше величество, что я всегда с уважением покорюсь условиям, исходящим от вас. Моя судьба — быть неизвестной, моя совесть слишком чиста, чтобы я пыталась оправдываться. Благоволите поверить, что, несмотря на все то, что может случиться, моя почтительная преданность и верность останутся всегда одинаковыми. Я счастлива, я воссылаю благодарность Богу за то, что я привязана к вам из-за вас, не так, как любят в этом печальном свете. Соблаговолите милостиво принять мое глубочайшее почтение».

Я увидела императрицу на одном большом балу после того, как написала ей эту записку. Она сказала мне, чтобы я оставила записки такими, как они есть, но я их продолжала для самой себя.

Немного времени спустя после прибытия их величеств из Петербурга, выслали иезуитов. Этот энергичный правительственный акт был вызван боязнью совращений в католическую религию. Иезуитов подозревали в попытках совратить большое число лиц, особенно светских женщин в католичество, и император был принужден действовать таким образом. Это событие повело за собою много тяжелых последствий для некоторых семейств, и этому обстоятельству, я думаю, я должна приписать то более заметное охлаждение, которое выказывал мне император. Я могу отнести только к его милостям к моему мужу то некоторое внимание, которое он изволил оказать моим детям и мне.

Весною 1816 года, Катя Любомирская объявила мне о прибытии графини Ржевусской, двоюродной сестры ее мужа. Я ее уже давно знала по наслышке и питала к ней особенное уважение. Заря ее жизни прошла в тюрьме. Она родилась во Франции и оставалась там со своею матерью, которая была одной из жертв революционных варварств и погибла после нескольких месяцев заключения. Ее семилетняя дочь осталась одна во власти тюремного сторожа. Он плохо обращался с нею и почти отказывал ей в сухом хлебе, служившем ей единственною пищею. Князь Любомирский, отец Розалии (имя графини), был на французской службе, но в это время он там не находился и не знал о судьбе своей дочери. Он наконец узнал об этом и потребовал ее выдачи.

Могила графини В. Н. Головиной в Париже, на кладбище St. Germain des Près. (На памятнике следующая надпись: «Comtesse Golovine, nèe Galitzine, morte à Paris en 1825. Enterrée à st. Germain des Près)». С рисунка, сообщенного графом Мнишком.

Особа, на которую возложено было это поручение, прибыла за три дня до того момента, который был назначен для помещения Розалии в воспитательный дом. Там бы она погибла безвозвратно. Такое необыкновенное начало, кажется, послужило школой всем ее добродетелям, ее уму и ее душе. Я познакомилась с г-жею Ржевусской. Катя привезла ее ко мне 15-го мая, через два дня после ее приезда в Петербург. Моя дружба с m-me де-Тарант ее давно интересовала, рассказ о ее смерти растрогал ее необычайным сродством их душ и отношениями, существовавшими между их душами и их принципами. — Это сходство меня поразило, оно вырвало мое сердце из могилы, в которую оно часто погружалось. Это знакомство будет иметь влияние на мою жизнь, и, говоря о себе, я должна говорить о ней.