Владимир Утилов - Вивиен Ли

Что касается «чуда» превращения молоденькой девушки в зрелую женщину, Вивиен Ли находит для него простое и горькое объяснение: шаг за шагом Либерти усваивает бесчестные правила житейской игры — быть на стороне сильного, удачливого, богатого, продавать себя подороже, первой пинать того, кто послабей, понесчастней, побеззащитней. Героиня усваивает «азбуку» компромисса, и, если между прологом и финалом, судя по ее внешности, проходит не месяц или два, а несколько лет, это расплата за ее неблагодарность, за ее предательство.

Драма здесь в том, что вначале Либерти — милый «щенок», и нет никаких оснований опасаться за ее будущее. В доме Чарлза героиня встречает подлинную доброту, бескорыстие и любовь, и ее униженная, испуганная душа начинает «отходить». Однако зритель сознает, что альтернативы у Либерти нет (слишком опостылела ей нищета) и ее решение уйти от Чарлза не только закономерно, но и выражает фактическую логику жизни. Привлекательность этой героини в том, что даже в финале она вызывает сочувствие (Либерти — не роковая женщина, «хорошее» соединено в ней с «плохим»), а способность достаточно точно оценивать свои поступки не предвещает ей спокойного самодовольства. Героини Вивиен Ли никогда не страдали моральной глухотой — в закономерности житейского компромисса и неизбежности страдания лежит драматическое зерно многих ее ролей.

Конечно, обаятельнее всего Либерти в остроумном, по-французски легком прологе, где актриса находит применение своему искусству пантомимы, дару подражания и пародии, своему чувству юмора.

Лондон, середина 30-х годов, депрессия. Толпа безработных актеров окружила антрепренера на тротуаре Сент-Мартинз-лейн. Невысокая, худощавая девушка отчаянно проталкивается к нему, но антрепренер уже скрылся за дверью. Отчаяние Либерти и ее слезы тонут в говоре толпы. Щеголеватые прохожие беззаботны, замкнуты в себе. Их не волнует участь тех, кто заполняет улицу в полдень — вечером тротуары опустеют, откроются театры, ничто не оскорбит взгляда респектабельных обывателей английской столицы.

Лишь на мгновение они замечают мелодию, которую исполняет группа бродячих музыкантов, и брезгливо проходят мимо толстяка неопределенного возраста — загородив проход, он декламирует классические монологи, не слишком гармонирующие с его внешностью добродушного фавна. Размашистые движения рук, ухмылки и жалостные гримасы вторят нескладным руладам. Несколько мелких монет — вся награда за старания незадачливого «баскера», за его душевный трепет, искренний, но неуместный пафос.

Кругом — смех. Никто в толпе не сознает, что жалкое подаяние оплачивает трагическую иллюзию этого неуклюжего толстяка: он чувствует себя артистом, а выглядит шутом. Улыбается даже Либерти — бессознательная жестокость уличной девчонки? Конечно, но она еще и думает. Мгновение, и Либби направляется к Чарлзу с независимым и гордым видом. Улица ее чему-то научила — одно движение, и кепка «баскера» с ее содержимым в руках у девчонки. Под смех толпы Чарлз пытается отнять свой «гонорар», получает оглушительную затрещину и растерянно провожает взглядом воришку: та уже скрылась в небольшом кафе.

Короткая биография Либерти — в ловкости ее кошачьих движений, вкрадчивости походки, настороженности взгляда, одновременно пугливого и вызывающего. В голодной поспешности, с какой героиня Вивиен Ли заглатывает сэндвич и запивает его кофе. В натянутости улыбки, обращенной к высокому молодому человеку возле стойки. Флирт? Нет, просто в его руке портсигар, а это тоже деньги.

Ни одного слова, а у зрителя полное представление о героине. Даже ощущение, что за ее внешним спокойствием, звенящей дерзостью и цинизмом — отчаяние подростка, обиженная и еще не совсем искалеченная душа. Лаутон был прав: по способности дать лаконичную экранную характеристику Вивиен Ли уже не знала равных среди английских актрис. Однако самым удивительным качеством ее Либерти оказывалось парадоксальное сочетание по-детски свежего, обаятельного таланта и недетского цинизма, почти жестокости.

С появлением у входа в кафе Чарлза Либерти забывает о портсигаре. В глазах ее — мальчишеское озорство и насмешливое ликование. Прислонившись к стойке, она тут же пародирует монолог на Сент-Мартинз-лейн. Девушка не знает слов, но ее позы, жестикуляция, гримасы и завывания издевательски повторяют чтение Сэггерза. Карикатура так точна, что Чарлз готов немедленно отколотить эту наглую девицу, посетители в восторге от бесплатного увеселения, а она получает шанс выхватить портсигар и проскочить на улицу мимо ошалевшего «баскера» (вот когда пригодилось умение Вивиен воспроизводить особенности речи и поведения своих подруг!).

Комизм ситуации (юная Либерти по-взрослому расправляется со здоровым мужчиной, а далеко не юный Чарлз наказан за свою инфантильность) не может не помогать актрисе, но все-таки симпатии публики перетягивают именно жизнерадостность, темперамент, обаяние, которыми наградила героиню Вивиен Ли.

Теперь зритель заинтересован настолько, что готов принять какое-то объяснение поступкам этой эксцентричной особы, которая должна бы вызывать гнев у каждого добродетельного человека, а на самом деле вызывает улыбку и сочувствие. Теперь можно обратиться к драме превращения юной девушки во взрослую женщину.

Как бы Вивиен Ли ни относилась к кино, здесь наиболее отчетливо проявились сильные стороны дарования актрисы. Святая святых человека, сокровенная тайна его души становилась у Вивиен Ли осязаемо зримой. Уже в скромном «Переулке» очевидно, насколько актриса опередила своих современниц, молодых звезд английского кино М. Локвуд или Ф. Калверт. Речь для Вивиен Ли одно — и не главное — из средств характеристики персонажа. Ее Либерти молчит, и молчание фиксирует внимание на мимике, взгляде, жесте исполнительницы. Улыбка героини, меняющееся выражение лица и взгляда, ее походка часто красноречивее слов.

Еще оператор «Сельского сквайра» предупреждал молоденькую дебютантку, что кино сообщает повышенную выразительность самым незначительным деталям, и особенно мимике. Здесь необходима особая тонкость, умение намеком, тенью, проблеском эмоции выразить сложные чувства. То же самое она наблюдала в работе Конрада Фейдта — и так же добивалась, чтобы ее героини думали: молча и зримо. У Станиславского и Оливье она узнала о физиологической связи между жизнью души и тела. Каждое движение Либерти продиктовано ее внутренним состоянием — и пластически выражает это состояние. Реплики звучат секунды, но секунды, удивительно наполненные и емкие.

Укрывшись от Чарлза в пустом доме, героиня замирает перед трюмо (вероятно, давно не видела себя в таком большом зеркале), ловко вытаскивает папиросу из краденого портсигара и с неожиданной улыбкой начинает напевать модную песенку. Можно никого не опасаться, быть собой — взгляд Либерти успокаивается, ее лицо обретает мягкость и женственность. Легко меняя ритм, переходя от изящных па к сложным пируэтам, она танцует как прирожденная балерина. Такою — воплощением грации, женственности, чистоты — Либерти еще никто не видел.