Владимир Утилов - Вивиен Ли

Весна — лучшее время года в Англии. В мае Лондон напоминает огромный персиковый сад. Каждый день, если только не мешали дела, Ли встречал Вивиан у выхода из мрачноватого кирпичного дома на Гоуэр-стрит, где располагалась RADA. Время летело быстро, и девушка готовилась к занятиям по ночам: спала один-два часа и приходила в Академию в великолепной форме.

В июне они навестили приятеля Ли, Освальда Фрюэна, бывшего моряка, теперь владельца фермы в Сассексе. Холман всегда считался с мнением Фрюэна, который одобрил выбор друга. В июле Холман привез Вивиан в Хенли, на регату, познакомил с друзьями по Кембриджу, а затем сделал предложение.

Любая мать была бы в восторге от такого зятя: прекрасная родословная, диплом Кембриджа, своя контора в Темпле. Тем более что депрессия пошатнула финансовое положение Эрнеста Хартли. Все же Гертруду Хартли преследовали неспокойные мысли. Еще раз она пыталась убедить дочь, что Холман ей не пара, еще раз напоминала, что для католиков нет развода. В заключение она умоляла Вивиан поговорить со священником.

Одиннадцатого ноября Холман привез невесту к Фрюэну на уикэнд. Немолодой хозяин отметил покорную преданность, с какой относится к Ли его юная невеста, и ее терпеливость — стоял пронизывающий холод, но Вивиан не проронила ни слова жалобы.

Двадцатого декабря 1932 года, через год после их первой встречи, Вивиан обвенчалась с Гербертом Ли Холманом в католическом соборе св. Джеймса. Как говорили друзья, «тихий и застенчивый Ли привел в семью Холманов необычайно красивую невесту». Перед алтарем, рядом с Ли, она казалась совсем подростком и смотрела на него «скорее с детским послушанием, нежели с присущим жене восхищением». Помимо красоты участники церемонии отметили хрупкость Вивиан (еще в школе у нее было слабое сердце, а легкие всегда оставались ее уязвимым местом).

Медовый месяц молодые провели в Европе. «Сентиментальное путешествие» по местам, где совсем недавно она еще была ученицей, не обмануло ее надежд. Однако три недели спустя они вернулись в холостяцкую квартирку Холмана на Финчли-роуд, и начались будни.

Жизнь преуспевающего адвоката Холмана соответствовала традициям людей его круга. Старая экономка мисс Адамс легко справлялась с квартирой, его жену ожидала беспечная жизнь дамы из хорошей, респектабельной семьи. Бездействие не устраивало энергичную натуру Вивиан, а муж никак не мог понять, что его юной жене может чего-то недоставать.

Монотонную тоску этой жизни нарушали гости и редкие выезды с друзьями в ее маленьком автомобиле. Ли предпочитал оставаться дома, не замечая растущего напряжения. Они не разговаривали о его работе — юридические казусы не интересовали Вивиан. Они не говорили о театре — этот предмет не волновал Ли. Конечно, ее муж был любящим, добрым, он разбирался в жизни, конечно, ей было хорошо, и все-таки уже через десять дней после возвращения из свадебного путешествия миссис Холман объявила, что хочет вернуться в Академию.

Перед свадьбой Вивиан оставила Академию по просьбе жениха. Один из ведущих педагогов, сэр Кеннет Барнз, заметил: «Я обычно поздравляю с замужеством, но вы могли бы стать хорошей актрисой». Преподавательница шекспировского класса Этель Каррингтон не скрывала разочарования: «Какая потеря!»

Ли страстно возражал против Академии. Он все еще считал разговоры о театре прихотью и еле согласился, чтобы она поступила в класс Алис Гаше — знаменитой французской актрисы, которая в прошлом руководила рядом известных трупп и уже несколько лет преподавала в RADA.

Вивиан не успела прозаниматься и нескольких недель, как возникла новая проблема: она была в положении. Ли противился ее намерению закончить хотя бы этот семестр. Однако она занималась до конца и в июне выступила в заключительном показе — в двух сценах из «Святой Иоанны» Шоу.

Перед зрителем на коленях стояла Орлеанская Дева, призрачный свет приковывал внимание к ее сложенным для молитвы рукам, сосредоточенному лицу, хрупкой фигурке в доспехах. В момент, когда Дюнуа помогает Иоанне подняться, исполнительница чуть не рассмеялась и уже не смогла вернуть сцене нужную интонацию. Произошло следующее: «…в академии были только одни доспехи — на Сибил Торндайк. Она много крупнее меня, и мне приходилось набивать длинные носки башмаков папиросной бумагой. Когда я поднялась с колен, пальцы ног никак не могли попасть на место». Это было в самом деле забавно: носки загнулись вверх, как у какого-нибудь шута.

Заключительный аккорд не удался. На время, может быть навсегда, она распростилась с мечтой. Вместе с Ли она подыскивала подходящий дом (№ 6, Литтл Стенхоуп-стрит) и обставляла его с неожиданным для мужа чувством стиля и вкусом. Когда-то здесь жила известная актриса Линн Фонтенн — как-никак, связь с театром.

12 октября 1933 года, за три недели до ее двадцатилетия, родилась Сюзанна Холман. Роды были тяжелыми, мать с дочерью вернулись на Литтл Стенхоуп-стрит только через несколько недель. В дневнике Вивиан появилась строчка: «Родила ребенка — девочку». Если верить подруге, навестившей миссис Холман в больнице, слова Вивиан («Никогда больше — это жуткая штука») не предвещали счастья дому Холмана. Она не созрела для семейной жизни и осознала это окончательно.

К счастью, забота о доме и Сюзанне была возложена на мисс Адамс, новую служанку Аиду и няню Нэнни Оук. Однако о возвращении в Академию не приходилось и думать. Какое-то время Вивиан занимали визиты к друзьям и приемы у себя в доме. Умение жены очаровать любого гостя могло способствовать карьере Холмана, и он не протестовал, хотя приемы следовали один за другим слишком часто и закапчивались слишком поздно.

Малообщительный человек, Холман оставался в тени (их называли «очаровательная Вивиан Холман и ее милый муж»), понимая, что общение с людьми поможет Вивиан найти выход жажде деятельности. Он не противился и тогда, когда Вивиан предложили сфотографироваться для фирмы, занимавшейся рекламой сигарет. Слишком несерьезно, чтобы беспокоиться.

Опыт с фотографией прошел успешно, но могло ли это удовлетворить человека, который мечтал о великих ролях на сцене? Посторонним семья Холманов казалась олицетворением житейского счастья.

В действительности именно внешнее благополучие предвещало беду. В семье не было взаимопонимании, и, если Холман считал, что время играет на него, он заблуждался. Как вспоминал один из близких друзей, «всем нам было совершенно ясно, что она терпеть не могла дом и мечтала о сцене». Однажды вечером, когда Вивиан принимала старых друзей, она вздохнула: «О, я так связана, так связана!»

Теперь она видела, как права ее мать. При всем уме и такте Холмана он не ощутил ее незаурядности и с форсайтовским упорством пытался направить жизнь жены в свое русло. В моменты отчаяния Вивиан казалось, что для нее кончено все. Другие будут учиться в Академии, работать на сцене, ей же суждено быть привязанной к уютному, но не нужному ей дому, к милому, но отделенному стеной непонимания мужу, к слишком рано появившемуся ребенку. И все сделано ее руками, и винить, кроме себя, некого — этому правилу она научилась с детства.