Николай Михайлов - В те годы

Маша вспоминает свою юность.

— Мы начали работать, — говорит она, — едва успев дорасти до станка. Жили в общежитии, питались по карточкам, одевались по ордерам.

Она смеется:

— В житейских делах были людьми дошлыми: знали цену хлебной пайке, катушке ниток, куску мыла. И все же мы оставались мечтателями. Стуча деревянными подошвами, ходили по затемненным улицам и мечтали о праздничном сиянии уличных фонарей, светлых окнах, победе. За чертой победы в наших мечтах было счастье.

А в чем же оно?

— Я не жалею, — как бы подводит итог Маша, — ни об одном прожитом дне, потому что всегда, во все дни была счастлива. Чем? Своим трудом, который любила и люблю, уважением товарищей, доверием народа, избиравшего меня в Верховный Совет. Счастлива семьей, детьми.

…Колонный зал в Москве. Идет очередное собрание комсомольского актива. В президиуме, в последнем ряду, на самом крайнем месте сидит худенькая темноглазая девчушка с черными косичками. Ясно, что она волнуется — у нее красные уши, щеки то бледнеют, то розовеют; руки свертывают и развертывают исписанные листки. Сима Котова — воспитанница детского дома. Теперь она работает на фабрике. Ее отец погиб на финской войне, мать — во время бомбежки.

Невыносимо тяжело, когда ты не чувствуешь отцовскую крепкую руку, не ощущаешь теплоту и нежность материнского сердца. Но счастье в том, что есть здесь, в шумном цехе, добрые тети Мани и тети Даши. У них полно забот: после смены они спешат за продуктами; занимают друг у друга деньги; рассказывают в своем кругу, какие письма получили с фронта, и смахивают при этом слезу. Но у кого много своих забот, тот лучше понимает чужое горе и чужие заботы.

— Не горюй, Серафима, — улыбаясь, ободряют они девчушку. — Держись, казак, — атаманом будешь.

Сима старается изо всех сил. Приняли ее в комсомол. Понемногу исчез у нее страх перед выступлением на собрании. Все чаще появляется желание пойти учиться, и в то же время гложет сомнение, кажется, что из этого ничего не выйдет. Работать и посещать занятия — легко ли? И еще неизвестно, как будет даваться учеба.

Но ведь рядом комсомольцы.

— Чего ты дрейфишь? — шумят вокруг. — Если ты работаешь так, что не сходишь с доски Почета, то почему же ты не будешь успевать в учебе?

И вот за спиной остались техникум, институт. Прошла и пора работы на станке. Серафима Котова — один из руководителей предприятия, Герой Социалистического Труда, член президиума Комитета советских женщин. Не узнать в ней вчерашнюю девчушку.

— Держись, казак, — атаманом будешь!

…Визитная карточка этого человека теперь выглядела бы так: Николай Сергеевич Чикирев, главный технолог станкоинструментального завода имени С. Орджоникидзе, лауреат Государственной премии.

Мы познакомились с ним давно, в цехе. Коля Чикирев, бледный, худой, с темными кругами под глазами, работал на станке; спецовка на нем словно висела, настолько он был худ.

Резец со свистом врезался в металл. Медленной струйкой текла эмульсия, ползла из-под резца горячая стружка. Стараясь перекричать шум, инженер-технолог объяснял, как удалось молодому рабочему найти путь к экономии машинного времени, как изменили заточку резца; как искали новый, более быстрый способ крепления, чтобы расходуемое на ручные операции время не съедало машинное время.

Потом Николая Чикирева можно было видеть в роли лектора. Юноша выступал перед людьми, знающими толк в станкоинструментальном деле. Он рассказывал о своем опыте и по-свойски обращался с чертежами и схемами. Радостно было наблюдать, с каким вниманием слушала аудитория молодого рабочего.

Николай стал инженером, а его учитель Вотановский всю жизнь оставался токарем — но каким! Чикирев вспоминает, что мастерство Вотановского всем казалось недосягаемым. Учитель брал в библиотеке книги — без книг его нельзя было представить — и просиживал над ними ночи. Вотановский влюблен в свою профессию. Эта любовь будит в нем поиск, стремление к новому. Николай стал инженером потому, что видел, как ценит знания настоящий рабочий, как он дорожит ими и этим доказывает — надо учиться, теперь без знаний мастерства не достигнешь.

Надо послушать Николая Сергеевича как инженера, командира производства, со своими взглядами, сложившимся мнением.

— Что такое рационализация? — рассуждает он. — Есть много разных толкований, но в конечном счете это выражение любви к профессии. Если рабочий пассивен, безразличен, значит, он не любит свою профессию. А если нет любви к делу — откуда же ждать рационализации?

Чикирев, как и другие кадровые работники завода, остро переживает текучесть, нехватку рабочих рук, с большим неодобрением говорит о летунах:

— Что означают слова «проходящие» люди? Это те, кто пришел на завод и так быстро ушел, что никто не запомнил их ни в лицо, ни по фамилии. Какой же это рабочий, какова его рабочая честь?

Давным-давно канули в прошлое времена, когда надо было искать себе работу. Теперь не только около крупного завода, но и около отделения связи, кафе, магазина — всюду объявления о наборе рабочих. Идешь по городу, едешь в троллейбусе — тебя призывают на курсы водителей трамвая, автобуса, троллейбуса и везде обещают много всяких благ.

Заходишь в школу, беседуешь со старшеклассниками. Они рассказывают, что на прошлой неделе посетили инструментальный завод, сегодня идут на фабрику «Красная Роза», а в следующий раз — в депо.

— Не много ли, говорю, экскурсий? Что вы делаете на предприятиях?

— Мы ничего не делаем; зайдем в цехи, потом нас приглашают в клуб и начинают хвалить профессии, чтоб мы весной поступали работать на это предприятие.

Заметно, что некоторые юноши принимают эти походы с чувством иронии. Может быть, в этом виноваты отчасти старшие? Легкость поступления на завод, ухода с него, посулы — все это растит крылья у «летунов». Видимо, и профсоюзы должны создавать сильное общественное мнение против «гастролеров», содействовать тому, чтобы в человеке росло чувство привязанности к заводу, к цеху.

Теперь в почете наставничество — шефство кадровых рабочих над новичками. Чикирева интересует и этот опыт; у него и здесь свое мнение.

— Может ли, — рассуждает он, — каждый опытный рабочий быть учителем молодежи? Вряд ли. Смотришь на него — он знаток своего дела, артист, а учиться у него не хотят. Живет такой человек особняком, в обиде, вечно чем-то недоволен, а виноват он сам. Зарабатывает отлично, получка у него больше, чем у другого. Но про него говорят: не до работы жадный, а до денег. Товарищу не поможет, к соседу не подойдет, даже если тот застрял. У него свой почерк: отработал и домой. И претензии к нему не предъявишь — работник отменный, не пьет, на собрания ходит — только вот у товарищей уважением не пользуется.