Николай Палибин - Записки советского адвоката. 20-е – 30-е годы

Фамилии всех этих лиц, отнесенных к кулацкому элементу, а потому лишенных избирательных прав, выставлялись вместе с именами их семей на черной доске в сельсовете. Они облагались налогом не по нормам, т. е. по количеству земли и скота, как все остальные крестьяне, а произвольно, в зависимости от «удельного веса» каждого, так называемым «индивидуальным» налогом — или, как говорили крестьяне, надувательным налогом. На уплату этой суммы не хватало не только наличных денег в хозяйстве, но и всего хозяйства с его хатой, коровой и лошадьми. Поэтому сельсовет ежедневно наряжал подводы из обывателей, и активисты, вооруженные револьверами, делали изъятие имущества за недоимки. Часто это сопровождалось сопротивлением и, соответственно, жестоким судом: человек терял не только имущество, но и свободу.

В моей практике помню случай, когда были занесены на черную доску две сестры-крестьянки, одной было 98, другой — 99 лет. Жили они в станице, на хорошем усадебном участке с небольшим фруктовым садом и виноградником в несколько десятков кустов, постройки были крыты железом, правда, уже состарившимся. При доме огород и прекрасные черно-красные розы, крупные и ароматные. Все это поддерживалось трудом внуков и правнуков; кто-нибудь из родственников постоянно жил при них для ухода за ними. По мнению Совета это хозяйство было кулацким. Я доказывал, что нет оснований заносить их на черную доску, так как эта мера есть борьба с активным классовым врагом, контрреволюционными избирателями и кулацким элементом, что женщины эти по своему возрасту и умственным способностям не могут даже понять смысла голосования и поэтому не должны быть лишены избирательных прав по классовому признаку со всеми вытекающими последствиями, но должны быть исключены из списков по старческому слабоумию, наряду с душевнобольными, как это и разрешает закон, что нет и материальных признаков для отнесения их к кулацкому элементу, так как они никого не эксплуатируют, но доживают свой век, пользуясь поддержкой своих ближайших родственников, что последние даже обязаны делать по закону. Но подворье это нужно было сельсовету, и поэтому все мои жалобы не принесли результатов ни в сельской избирательной комиссии, ни в районной, ни в краевой. Районный прокурор жалобу мою отклонил, предложив обращаться по линии избирательных комиссий, так называемых «избиркомов». В один прекрасный день, пока жалобы мои ходили по инстанциям, пришли из сельсовета и выгнали женщин из дома. Затем подошла фура, и этих беззащитных крестьянок посадили в нее и вывезли к родственникам, где старухи вскоре и умерли.

Подворье пошло, конечно, не к родным, а было передано сельсоветом под правление колхоза имени Ленина. Кора на деревьях была объедена голодными колхозными лошадьми, виноградник не был на зиму укрыт и вымерз в первый же год, весь двор был завален колхозным ломаным хламом и зарос бурьяном, ворота упали и пошли на топку, входная дверь повисла на одной петле, а внутренние были сняты, многие стекла почему-то полопались и были заменены картоном или фанерой. Внутри загажено, заплевано и закурено махоркой, словом, «не твое, не мое, а наше», типичная картина правления колхоза. Да, ворованное и награбленное никогда впрок не идет.

Дело этих старух поставило меня уже в щекотливое положение в отношении стансовета и прокурора. Это был первый звонок. Скоро моему поезду опять отходить к следующей станции.

Не избегли изъятия имущества за недоимки и середняки с бедняками, но только уже по другим причинам. Политика вообще была направлена к тому, чтобы налогами доказать крестьянину невозможность ведения хозяйства единолично. Закон о сельхозналоге был построен в это время таким образом. Учитывалось количество пахотной земли, независимо от того, засеяна она или нет — это в поощрение хозяина, чтобы заставить его сеять. Учитывались затем сады, виноградники и огороды, а также поголовье скота по состоянию на 1 мая текущего года. Затем, по указанным в законе нормам для данного края или области, определялась доходность каждого из этих источников. Например, бахча или баштан, т. е. посев арбузов и дынь дает доходу 800 руб. с гектара, гектар виноградника — 2800, лошадь — 18 руб. и т. д. Потом с суммы всех этих доходов исчисляется по шкале налог. В таком же размере автоматически проводилось и «самообложение», т. е. повторение еще раз того же налога, но под другим названием. Первый идет на общегосударственные нужды, а второй — на местные: мосты, больницы, школы и т. п. Этот налог крестьяне будто бы добровольно на общем собрании постанавливают ввести как «самообложение» каждый год.

Все это было бы еще полбеды, если бы к этому исчислению не добавлялись еще доходы двух видов: от неземледельческих заработков, например, если человек сапожничал или плел верши из лозы и продавал, плотничал, рыбачил и т. п.; и от продажи продуктов на рынке. Эти два вида доходов исчисляются уже не по нормам, а «глазомерно» налоговым отделом сельсовета. Оспорить их невозможно, так как закон предоставляет в этих случаях право определения налога за сельсоветом. Таким образом, одни и те же объекты облагаются дважды: корова и молоко, бахча и арбузы, сад и яблоки и т. д., а если принять во внимание и «самообложение», равное налогу, то все облагается вчетверо и ведет к недоимкам и изъятию имущества. Кроме того, крестьяне обязаны также уплатить обязательную страховку строений и скота — это уже Госстрах.

Кулаки, т. е. лица, занесенные на черную доску и лишенные избирательных прав, облагаются уже без всяких норм, произвольно, с таким расчетом, чтобы выкорчевать это хозяйство окончательно и с корнем, это уже не налоговое обложение, а политика ликвидации кулака как класса. Но это все же называется «индивидуальным налогом», исчисляется обычно в десятках тысяч рублей и превышает всегда в несколько раз не только доход, но и основной капитал, т. е. стоимость всего хозяйства. Фактическая и физическая невозможность выплатить этот налог влечет изъятие имущества за недоимку, а затем предание суду и ссылку на 5 лет.

Закон о сельхозналоге издается каждый год с некоторыми изменениями и дополнениями. К закону прилагается также и инструкция о его применении. Всего примерно 40 страниц печатного текста, из них половина посвящена «льготам» по налогу и освобождению от него. Если внимательно прочесть, то видно, что льготы и освобождение касаются лишь тех лиц, с которых положительно и совершенно невозможно ничего уже взять: например, хозяйство с одним нетрудоспособным членом, не имеющее ни пахотной земли в степи, ни инвентаря, а именно — старик 80 лет, имеет 2–3 улья с пчелами, клочок картошки в огороде, лук и помидоры. Сослать его в Сибирь за неуплату налога невыгодно, отобрать у него хату нет смысла, она уже развалилась. Тут как раз место для льгот. Лица, изучающие советское право, видят только льготы на 20 страницах, и им не приходит в голову вопрос, чем же живет этот старик и какова роль государства в обеспечении его старости. Благотворительных организаций в СССР нет никаких. Был в деревне КОВ — Крестьянское общество взаимопомощи, но и оно быстро исчезло, еще до НЭПа.