Василий Головко - Эхо фронтовых радиограмм [Воспоминания защитника Ленинграда]

Все бойцы уже не раз бывали в артобстрелах. При первых же звуках приближающихся снарядов мгновенно прижимались к земле. Я оказался рядом с сержантом Хворовым. Снаряды рвались буквально в нескольких метрах от нас, осколки противно свистели над головой. Руками вцепившись друг в друга, и он, и я беспрерывно повторяли:

— Лежи, лежи, не ворошись!

Были слышны крики лежащих рядом бойцов, некоторые не выдерживали и пытались приподняться и куда-либо сдвинуться с места. Эти секунды и были роковыми для тех, у кого не выдерживали нервы.

Огонь так же внезапно прекратился, как и начался. Еще несколько секунд мы прислушивались к наступившей тишине. Затем я поднялся с земли и увидел страшную картину: несколько человек лежало без движения, другие — ранены. Аня Погост лежала ничком, лицом в канаву с водой. Я повернул ее лицом и увидел большую дыру во лбу. Аня была мертва. Схватившись за ногу, сидела на земле Ольга Муравьева, родная сестра моего друга Николая Муравьева, и громко стонала. Я подскочил к ней и увидел глубокую рану в голени ноги. Выхватив из сумки противогаза индивидуальный перевязочный пакет (такие пакеты в обязательном порядке имели все бойцы), стал бинтовать рану на ноге Ольги. В это время из роты уже бежали с носилками наши санитары. Результат артобстрела оказался весьма печальным — четыре человека убиты, четыре — ранены. Погибла подруга Александры Потаповой, красавица… и еще две девушки из линейного взвода. Таня Елисеева ранена в щеку, осколок пробил щеку и застрял во рту. Уже после госпиталя Таня шутила:

— Я была как подопытная собачка у академика Павлова, когда хотела есть, слюна текла через дырку в щеке.

— У Гали Удаловой осколок снаряда прошел над головой так близко к коже, что сбрил верхушку волос на макушке и она отделалась легким испугом.

Никто из мужчин не пострадал. Женя Яковлев успел свалиться в канаву с водой и по воде выползти из зоны обстрела. Нас с Хворовым спасла выдержка — мы за время обстрела не шелохнулись, вжавшись в землю.

На второй день состоялись похороны убитых, их похоронили в Усть-Ижоре на военном кладбище. Я на похоронах не был, дежурил на радиостанции.

В «Красном Кирпичнике», где располагался штаб укрепрайона, землянка радистов была оборудована возле карьера, где когда-то копали глину для изготовления кирпичей. Сейчас карьер был заполнен водой на порядочную глубину. У нас появилось чувство, что в карьере водится рыбка. Долго мы искали способы, как поймать рыбу, наконец, нашли какие-то куски сетки, то ли маскировочной, оставшейся от артиллеристов, укрывавших ими свои орудия, то ли брошенные довоенные. Кое-как смастерили бредень и, раздевшись догола, затянули его вдоль карьера. О радость! С первого же захода в сетке оказалось несколько карасей размером 15–20 сантиметров. Потрудившись изрядно в карьере, мы вечером сварили приличную уху, в условиях полуголодной жизни в роте это была прекрасная добавка к нашему скудному пайку.

Рыбалка наша продолжалась несколько дней, пока про нее не пронюхали разные ординарцы и порученцы из штаба УРа. Однажды они нагрянули в нашу землянку, когда в ней отсутствовали наши крепкие ребята, дежурили на рации Малек и девушка-радистка. Штабные «лакеи», как мы их называли, изъяли бредень и унесли к себе. На второй день, как только узнали о потере бредня, мы обсудили в радиозаводе ситуацию и решили любым способом отобрать свой бредень. Долго выслеживали где наш бредень. Однажды увидели, как штабники ловят в карьерах карасей. Незаметно подкравшись к ним, мы как коршуны налетели на «рыбаков», быстро отобрали бредень и убежали в кусты. Надежно спрятали сети в укромном месте и вернулись на рацию.

Вечером из оперативного отдела штаба в землянке появляется майор:

— Вы кто, радисты или рыбаки?

Мы молчали, уткнувшись в рацию.

— Вот что, бредень сегодня доставить ко мне в оперативный отдел, иначе вам будет плохо.

И ушел. Через некоторое время на рацию по телефону из роты позвонил командир радиовзвода Борисов.

— Немедленно снести бредень в оперотдел штаба! — прозвучал в трубке его стальной голос.

Делать было нечего, и мы выполнили приказ. Больше мы своего бредня не видели, а о рыбке вспоминали всю жизнь, даже на послевоенных встречах ветеранов.

Ночь была тревожной. В полосе расположения 261 ОПАБа, под Ям-Ижорой, немцы пытались переправить через линию фронта свою разведку и навязывали батальону бой. Проводная связь с батальоном несколько раз за ночь выходила из строя, и мое ночное дежурство на радиостанции было на пределе: беспрерывно стучал ключом и принимал радиограммы. Работа вымотала все силы, и когда к утру все атаки немцев были отбиты, закончилось мое время дежурства на рации.

Пришла новая смена, и я вернулся в роту. Немного поспал, но нервное ночное напряжение давало знать, и я вышел из землянки. Встретил помкомвзвода Василия Ивановича Афонина.

— Знаю, досталось тебе сегодня ночью, разрешаю прогуляться вокруг территории роты. Пройдись, отдохни.

Медленно я побрел вдоль берега речки, подошел к огромному полю, где росла капуста. Ядреные кочаны блестели на солнце. Еще прошел немного по капустной меже и присел на травку. Вытянулся на спине, глазам предстало бездонное синее небо. Так я лежал в траве и наслаждался теплом, солнцем, небом и этим прекрасным днем.

И черт меня дернул польститься на капусту. Рядом стоял кочан размером в десяток сантиметров. Я вытащил его вместе с корнем, обрезал ножиком хряпу, а небольшой кочанчик тут же съел. Не успел я запрятать корешки и листья капусты, как неожиданно, словно из-под земли, передо мной появился майор Мошнин с каким-то солидным гражданским человеком. Свидетельство моего преступления лежало на поверхности, скрывать что-либо или оправдываться было бесполезно. Я стоял перед ними с опущенной головой. Гражданский с укоризной сказал:

— Эта капуста выращивается для работников фанерного завода. Они такие же блокадники, изголодавшиеся люди, ждут не дождутся, когда вырастут кочаны.

Майор тоже что-то мне выговаривал, но от стыда я ничего не слышал. Закончилась эта история десятью сутками гауптвахты со строгим режимом, то есть с ограничением питания.

Уже после войны, работая в Ленинградском областном комитете КПСС, в отделе строительства, я как-то встретил директора фанерного завода Ботвинника. Узнал, что во время войны он тоже был директором этого завода в п. Понтонном. Я спросил его, не помнит ли он капустное поле в первое послеблокадное лето?

— Как же, как же, конечно помню. Капуста наш коллектив здорово выручила. Каждый работник получил по мешку кочанов, а в то время это было огромным подспорьем к скудным продуктам, выдаваемым по карточкам.