Десмонд Сьюард - Семья Наполеона

Во время свадебной церемонии Евгения Мюрат упрекнул Наполеона за подобное вознесение: «Когда Франция вознесла тебя на трон, то лишь потому, что ожидала, что ты станешь вождем народа, плебеем, получившим титул, ставящий тебя над всеми правителями Европы, а вовсе не потому, что она вознамерилась восстановить империю Людовика XVI со всеми ее злоупотреблениями и старым придворным чванством. Ты же окружил себя старой аристократией и наполнил ею залы Тюильри, отчего теперь они полагают, что получили назад все свои старые привилегии, и там они чувствуют себя в большей мере хозяевами, нежели ты. В глазах старой аристократии все твои товарищи по оружию, да, пожалуй, и ты сам, не более чем выскочки, захватчики и узурпаторы. А теперь ты задумал заручиться союзником в лице Баварского дома посредством брака Евгения, хотя на самом деле ты показываешь всей Европе не что иное, как свое преклонение перед тем, чего нет ни у кого из нас, — голубой кровью! Ты отдаешь дань высоким титулам, которые придуманы вовсе не тобой, что превращает в нелепицу наши, и ты откровенно демонстрируешь всей Франции и этим монархам, что тебе на самом деле хочется стать продолжателем «старого режима», хотя сам ты правишь только потому, что Франция не желает больше иметь династию Бурбонов. Что ж, должен тебе сказать, что твоя династия всегда будет новой в глазах других королей».

На что шурин высокомерно ответил «месье принцу Мюрату»: «… Сие есть тонкий политический ход. Значит, этот брак вам не по душе, не так ли? Что ж, а мне он по душе, и я считаю его величайшим успехом».

Император все еще обожал собственную супругу, хотя ссоры вспыхивали между ними довольно часто. Тогда Наполеон крушил в спальне мебель, а Жозефина заливалась слезами. К тому же между ними не было ничего общего. Жозефина по-прежнему вела жизнь, исполненную легкомыслия и экстравагантности. Ее подруга и фрейлина Клер де Ремюза вынуждена признать, что Жозефина ни разу не открыла книги, ни разу не взялась за перо. Она едва ли утруждала себя, но постоянно изнывала от скуки. Ее всепоглощающей страстью было приобретение нарядов, и она транжирила астрономические суммы на свой гардероб. И все-таки была у нее еще одна страсть, вполне заслуживающая уважения. Ее излюбленными цветами были камелии, но Жозефину живо интересовали все прекрасные растения — от магнолии до эвкалипта, от ман до вереска, от японской лилии до голубого египетского лотоса. Александр Гумбольдт посылал ей кактусы, которые она с благодарностью принимала. Жозефина систематически приобретала тысячи редчайших цветков, кустарников и деревьев со всего мира, в том числе и из лондонского ботанического сада Кью. Многие из ее приобретений впервые цвели во Франции именно в ее садах. Когда в 1803–1804 годах знаменитый ботаник Вантена издал по ее заказу два великолепных тома «Сады Мальмезона», иллюстрации в них были сделаны ее другим протеже. Редуте, бывшим протеже Марии-Антуанетты. Кроме этого, Жозефина тратила большие деньги, помогая бедным родственникам Богарне и Таше. Она добилась для них доходных постов или устроила выгодные браки, хотя, конечно, не столь блистательные, как для Стефании.

Жозефину постоянно терзали страхи, как бы ее супруг не стал отцом ребенка какой-нибудь своей любовницы, несмотря на ее настоятельные утверждения, будто он страдает бесплодием. Вследствие этого любая его неверность вызывала в ней жгучую ревность, хотя сам Наполеон описывал свои похождения как «невинные разнообразия, которые никоим образом не затрагивают его чувств». Ее слезы приводили его в бешенство. В надежде, что император обзаведется внебрачным отпрыском и будет вынужден из династических соображений решиться на развод, Мюраты нарочно подсовывали ему молодых женщин, таких, как мадам Дюшатель. Иоахим пытался даже уговорить актрису мадемуазель Жорж продолжить ее роман с Наполеоном даже тогда, когда он явно подходил к концу. В начале 1806 года Мюраты представили Наполеону мадам Элеонору Денюэль де ла Плень — высокую, томную, черноглазую брюнетку — еще один продукт академии мадам Кампан и преданную подругу Каролины. В свои восемнадцать лет она уже успела стать соломенной вдовой; всего после двух месяцев супружества ее благоверного отправили в тюрьму за подделку документов. Красивая и изобретательная, она тотчас понравилась Наполеону, и вскоре он уже делил с ней ложе. По замыслу Мюратов Элеонора должна была способствовать осуществлению всех их безумных планов.

Императорский двор являл собой поразительную смесь показной пышности, мелочной зависти, значительной доли вульгарности. Здесь не жалели средств на банкеты, музыкальные и театральные увеселения, балы, приемы, не жалели усилий, чтобы только пустить пыль в глаза заезжим коронованным особам. Императорские резиденции были обустроены в самом что ни на есть современном стиле и наводнены ордами камергеров. Хотя пышные парады и броская военная форма на всех производили должное впечатление, попытки дореволюционных придворных, которых вытащили на свет божий вернуть к жизни былой этикет Версаля, оказались не столь успешны, хотя сам император по привычке не упускал из виду самые мельчайшие детали. Согласно одному из наблюдений графа Пеле де Лозер, Наполеон зашел так далеко, что «сам решал, во что и как одеваться императрице, и даже лично присутствовал при примерках». Наполеон ввел новые помпезные ритуалы, заимствованные им при немецком дворе: каждый из его придворных был обязан пройти возле трона, отвешивая поклоны или делая книксен.

Император пристрастился к охоте и пулевой стрельбе. И хотя первое наводило на него скуку, а стрелок из него был аховый, он не оставлял этих занятий, так как считал их королевским времяпрепровождением. (Подобно тому, как Муссолини пил чай в смокинге, искренне полагая, что так и заведено у английской знати). Императорская охота была устроена по образу и подобию охоты Бурбонов, и на ней полагалось быть в зеленой с золотом форме. Иногда Наполеону удавалось подстрелить несчастного лебедя в Мальмезоне, чтобы позлить Жозефину. Его придворные представляли собой невообразимую смесь недавно возвратившихся эмигрантов, кто еще помнил Версаль в старые времена, и галантных, но неотесанных офицеров, в которых с первого взгляда можно было узнать бывших солдат. Единственное, что роднило эту пеструю публику, так это запуганность и раболепие перед повелителем. Графиня Потоцкая, племянница покойного короля Польши, хорошо знакомая с придворными нравами, выносит безжалостный приговор тому, что она видела собственными глазами;

«Каким бы великолепием ни поражал на расстоянии двор Наполеона, он не выдерживал никакой критики при близком рассмотрении. Бросалось в глаза сочетание раздора и суматохи, которое разрушало ауру величия и блеска, что многие ожидали здесь увидеть. В действительности же это было в высшей степени абсурдное зрелище. Можно было подумать, что вы присутствуете на репетиции какой-то грандиозной постановки и актеры вокруг вас примеряют костюмы и разучивают роли».