Десмонд Сьюард - Семья Наполеона

Император совершил и другую, дорого ему обошедшуюся ошибку, пусть и не столь очевидную, однако имевшую такие же плачевные последствия, как и вторжение в Испанию. Он допустил непростительный промах, поссорившись с католической церковью. Папа Пий VII был по натуре боязливым и уступчивым человеком, приезжал то в Париж, то в Милан, покорно короновал Наполеона и терпел от него всяческие унижения. Но хотя престарелый понтифик (родился он еще в 1740 году) и проявлял всю покорность бенедиктинского монаха, коим он и являлся, одновременно он обладал удивительной стойкостью. В результате Пий VII привел в бешенство императора, который ожидал от папы, что тот будет слепо повиноваться ему, будучи благодарным за Конкордат. Среди его прегрешений самыми тяжкими были следующие три: во-первых, папа отказался признать недействительным брак короля Жерома с американкой, во-вторых, он отказался признать Жозефа королем Неаполя и, в-третьих, настоял на сохранении нейтралитета и отказался закрыть порты Папской области для английских судов. Более того, он не мог терпеть дальнейшее вмешательство в дела церкви. В апреле 1808 года наполеоновские войска заняли Рим, а в 1809 году вотчина Св. Петра оказалась поглощена разбухшей Французской империей. Пий VII отлучил захватчиков от церкви, а сам оказался пленником в Савоне в Апеннинах. Католики повсеместно (даже дядя Феш, прелат-политик, каких редко знала история) кипели возмущением. Во Франции церковь, очищенная и обновленная годами преследований, также намеревалась обратиться к роялизму и контрреволюции и тем самым под шумок развернуть внушительную кампанию против императорского режима. И тогда Наполеон обнаружит, что он в безрассудстве нанес непоправимый ущерб своей популярности даже среди тех, кто до этого был самым ревностным его сторонником.

Испанская война и назревающий конфликт с папством однозначно свидетельствовали о надвигающейся опасности. И действительно, Талейран, в высшей степени реалист, оставил пост министра иностранных дел еще в августе 1807 года. Он был убежден, что его властелин замахнулся слишком высоко. Согласно его рассказам «создается впечатление, что в тот решающий период его (Наполеона) карьеры, того несло вперед некой силой, которой невозможно было противостоять и которая затмевала все доводы разума. Его испанская кампания была откровенным безумием». И Талейран, и Фуше видели грядущую катастрофу и начали плести против Наполеона интриги. От других не ускользнуло это ухудшение, даже во внешнем облике императора проявились признаки упадка. Герцог де Бролье, видевший Наполеона весной 1808 года по пути в Байонну, чтобы там силой вырвать у испанской королевской фамилии отречение, вспоминает;

«Куда подевался тот юный Первый консул, которого я впервые увидел решительно шагающим по Тюильри, рука об руку с Бурьеном и легкой турецкой саблей под мышкой, худощавый и подвижный. Его внешность изменилась до неузнаваемости Фигура его стала приземистой и тяжелой, его короткие ноги заметно растолстели, цвет лица приобрел болезненно-бледный оттенок, на лбу появились залысины, а все лицо стало напоминать изображение на римской монете. Как один из тех, кто собрался лицезреть его появление, я не мог избавиться от мысли, что все в нем напоминало (римского) императора, причем императора в худшие его годы».

К этому времени Наполеон не просто принимал лесть он купался в ней. Тем самым он поселил в душах аристократии вполне обоснованную тревогу.

Император не был единственным из клана, чья внешность изменилась в худшую сторону. «Стройная и элегантная фигура (Жозефины), бывшая основой ее привлекательности, исчезла бесследно, — пишет мадам д’Абрантес, — приобретя взамен зрелость, что мы находим в скульптурных портретах Агриппины». Катастрофа для несчастной женщины, особенно, если учесть ее щекотливое положение. Жозеф тоже располнел, а Элиза с каждым днем все сильнее напоминала Наполеона в юбках. Иоахим щеголял чудовищными усами, которые вовсе не украшали его. (Глядя на портрет Мюрата, написанный в то время, леди Блессингтон как-то раз заметила, что у нее «создается впечатление отважного предводителя разбойничьей шайки, разнаряженного в дорогое платье, снятое с одной из его жертв». Весьма меткое описание). А вот Полине удалось сохранить свою знаменитую соблазнительную привлекательность. «Мадам мать» также по-прежнему оставалась на удивление моложавой.

Само собой разумеется, никто из бонапартовского клана пока еще не распознал сигналов тревоги, даже проницательная, рассудительная Элиза. Никто, кроме Летиции. Ее сын был не кем иным, как профессиональным игроком вселенского масштаба, как ее покойный супруг Карло в свое время в масштабах Аяччо. Положение императора целиком и полностью зависело от все нового риска при все уменьшающихся ресурсах. Как следствие, пока его семейство возвышалось вместе с ним, одновременно все они жили вместе с императором на грани полного крушения. Судя по всему, «мадам мать» ощутила это еще в самом начале. Как она сама выразилась на своем чудовищном французском, «pourvou que са doure» (при условии, что это продлится). Несомненно, именно это явилось причиной, почему эта самая прозорливая из «матриархов» ни разу не упустила момента выжать из сына по возможности больше денег. Она действительно откладывала на черный день. «Мой сын занимает прекрасное положение, — сказала Летиция — но это не может продолжаться вечно, кто знает, а вдруг все эти короли в один прекрасный день заявятся ко мне за куском хлеба?!»

Глава бонапартовского клана пал жертвой своей слабости — пристрастия к голубой крови. Разведясь с Жозефиной и женившись на дочери австрийского императора, племяннице Марии-Антуанетты, он надеялся навсегда похоронить свою репутацию якобинца и придать законность династии.

После 1808 года он более не именовал себя императором Французской Республики, но императором французов. К тому же он породил новую аристократию. В глубине души он питал уважение к аристократии «старого режима», но тем не менее стремился унизить ее, в то время как его последователи старались присвоить себе их титулы. За пределами Франции, в Италии и Германии, он создавал новые герцогства и княжества, наделяя их обширными владениями. Внутри страны щедро раздавал графские и баронские титулы. Среди получивших титулы маршалов — бывший лакей Ожеро, ставший герцогом Кастильони, бывший разносчик Массена, позднее герцог Риволи, подмастерье красильщика Ланн, герцог Монтебелло, Ней, начавший свою карьеру бондарем и ставший герцогом Эльхингенским, Лефевр, бывший гусар, сын мельника, женатый на прачке, был пожалован в герцоги Данцигские. Когда в Тюильри императрица обратилась к его супруге-«герцогиня», та, подмигнув лакею, заметила: «Ну, что ты на это скажешь, приятель?» Император с болью в душе понимал, что его новоиспеченные дворяне и их титулы — посмешище в глазах обитателей сен-жерменского предместья Парижа.