Игорь Ефимов - Бермудский треугольник любви

БАС: Один из биографов впоследствии так обрисовал в коротком скетче жизненный путь Элеанор Рузвельт: "Шаг за шагом она побеждала себя и поднималась на следующую ступень: от юношеской нерешительности — к ясному осознанию своих сил; от тенет викторианской морали — к щедрой терпимости к человеческим слабостям; от сословного снобизма — к защите расового и религиозного равноправия; от роли скромной матери семейства в тени блестящего мужа — к власти над умами и сердцами миллионов американцев". Невероятная душевная теплота и щедрость, замеченные когда-то в пятнадцатилетней Элеанор её любимой учительницей, излились на тысячи людей, встреченных ею в жизни. Президент Труман назвал её "первой леди мира".

БАС ( обращаясь к собеседнику ): Я знаю, что вы уже с юности были покорены и заворожены этим писателем. Не могли бы вы вкратце обрисовать свои чувства тех лет? Секрет невероятного успеха и мировой славы Хемингуэя пытались разгадать многие исследователи. Но мне до сих пор не довелось прочесть какое-нибудь убедительное объяснение. Что оказалось самым захватывающим для вас?

ТЕНОР: Мне было лет пятнадцать, когда кто-то из приятелей дал мне "Прощай, оружие". С первых же страниц я был подхвачен, унесён, вырван из своей повседневной жизни, как какая-нибудь Дороти в "Волшебнике изумрудного города". Простые понятные слова, простые короткие фразы. Облетевшие деревья, грязь на дорогах, стены домов со следами шрапнели. Верхушки гор срезаны туманом. У водителя скорой помощи узкое и очень загорелое лицо, фуражка на голове. Этот водитель уйдёт из повествования и никогда больше не появится. Но сама случайность, необязательность его появления создаёт ощущение, что автор напряжённо вглядывается в череду событий и сцен, проносящихся перед его глазами, пытаясь разглядеть за ними какую-то главную таинственную суть бытия, которая струится под поверхностью зримого мира, как кровь струится под кожей. Вот-вот разглядит, вот-вот тайна откроется.

БАС: Не похоже ли это на приём паузы, которым пользуются режиссёры театра и кино? Например, в фильме Бергмана "Персона" героиня умолкает, отказывается говорить с окружающими. И мы вглядываемся в её лицо, в движения руки, берущей стакан с водой, в скольжение гребня по волосам, но при этом всеми силами пытаемся понять, о чём она молчит. Тайна, столь необходимая всякому искусству, рождается сама собой и маняще светит за поверхностью экрана.

ТЕНОР: Да, именно тайна. В рассказе "Что-то кончилось" юноша и девушка плывут в лодке на ночную рыбалку. Подробно описаны берега залива, заброшенные здания лесопилки, силуэты холмов на темнеющем небе. Из коротких реплик, роняемых героями у разведённого на берегу костра, мы понимаем, что они знают друг друга давно, что рыбачат вместе не первый раз. Ничто не предвещает беды, но напряжение нарастает. Что-то должно случиться. Медведь выйдет из тёмного леса? Пьяный индеец с ружьём? О, нет, только не у Хемингуэя. Случится что-то в тайниках души. Невинный обмен репликами: "Скоро взойдёт луна" — "Я знаю" — "Всё-то ты знаешь" — "О, Ник, перестань! Пожалуйста, пожалуйста, не начинай это". И мы так и не узнаем, что и в какой момент оборвало ниточку, связывавшую этих двоих. Но мы вспомним все беспричинные разрывы, которые довелось пережить нам самим, и поверим с волнением в то, что Ник не смог объяснить девушке, что произошло, а только повторял: "Всё это больше не в радость". "И любовь не в радость?" — "И любовь". И она уплывёт на лодке, а он останется сидеть, уронив лицо в ладони.

БАС: Может быть, мне просто не повезло, потому что для меня первой книгой оказалась какая-то из его африканских эпопей. Не могу передать, какое отвращение у меня вызвали и продолжают вызывать эти бессмысленные убийства львов, носорогов, буйволов, слонов, леопардов. Кровавый спорт богатых бездельников! Да ещё с попытками придать своей забаве какой-то высший смысл, будто это, действительно, состязание в мужестве. Да ещё заставлял, затягивал своих женщин участвовать в бойне — такой стыд!

ТЕНОР: Но у поколения, входившего в жизнь после Первой мировой войны, сострадание животным было сильно притуплено пережитым ужасом всемирного четырёхлетнего пожара. Стыдились они другого — высокопарного краснобайства. Ведь именно оно оправдывало кровавое извержение высокими понятиями чести, патриотизма, исторической справедливости. Хемингуэй очищал человеческую речь от шелухи и мути и тем возвращал ей правдивость и достоинство. Диалог у него строится из пустот, часто из повторов, но при этом слова бережно огибают нечто главное, невыразимое. Словам возвращалась их изначальная ценность, как краскам на картинах Сезанна, Ван Гога, Сёра, Гогена, Ренуара. Кажущаяся пустота как бы создаёт плодотворный вакуум, который извлекает эмоциональное бурление из души самого читателя.

БАС: Действительно, Первая мировая война вынесла наверх целую плеяду писателей, пытавшихся литературными средствами осмыслить произошедшее. Ремарк в Германии, Олдингтон в Англии, Барбюс во Франции, Шолохов в России. Да и Толстой в своё время, после боёв на Кавказе и в Севастополе продолжал вглядываться в феномен войны до конца жизни. Начал с "Казаков", закончил "Хаджи-Муратом".

ТЕНОР: Вот ещё какое сравнение пришло мне в голову: стиль Хемингуэя отличается от прозы его современников так же, как витраж отличается от живописного полотна. Многоцветье картины мы воспринимаем через отражённый свет, а многоцветье витража — через свет, идущий как бы изнутри. И это появилось уже в самых первых рассказах. Что меня поражает: каким чутьём обладал Шервуд Андерсен, чтобы уже по первым зарисовкам начинающего автора — демобилизованного солдата без университетского образования — разглядеть большой талант, начать поддерживать его, снабдить рекомендательными письмами к парижским друзьям — Гертруде Стайн, Эзре Паунду и другим. Может быть, это связано с тем, что Андерсен расслышал в рассказах Хемингуэя продолжение собственных исканий. Для всего литературного поколения, входившего в американскую литературу в 1920-е годы, творчество Андерсена открыло новые горизонты, оказалось маяком, камертоном. Но для Хемингуэя — в особенности.

БАС: Вы упомянули Париж — не пора ли нам отправиться туда вслед за нашим героем и его первой женой? Если Андерсена можно считать стартовой площадкой космического корабля "Папа Хем", то на долю Хедли Ричардсон выпала роль ракеты-носителя. Её горячая вера в талант мужа, её готовность отказаться от карьеры пианистки и отдать все силы на то, чтобы обеспечить ему возможность посвятить себя литературе, конечно, были бесценной поддержкой. Скромный ежегодный процент с полученного ею наследства, составивший две с половиной тысячи долларов, в послевоенном Париже позволил молодожёнам иметь самое необходимое — а большего в те годы они и не ожидали. Плюс журналистские заработки самого Хемингуэя. Хватало даже на то, чтобы угощать в своей квартирке новых друзей.