Степан Шутов - Красные стрелы

В тот же вечер, когда мы стояли на небольшой станции между Ташкентом и Бухарой, прямо к эшелону подкатил грузовик. Из кабины выскочил шустрый человек.

— Подарочек вам, товарищи, от колхоза имени Буденного! Два десятка баранов привез.

— Спасибо, — отвечаю ему, — но нам ничего не надо. И вообще, по какому праву вы разбазариваете общественное стадо?

Собеседник обиделся. Бросил на меня возмущенный взгляд:

— Вы меня, наверное, не за того приняли. Я — председатель колхоза. А на передачу Красной Армии баранов есть специальное постановление правления. Пожалуйста, — протягивает мне бумагу с печатью.

Читаю:

«Постановление правления колхоза имени Буденного.

Выделить для отправляющихся на фронт частей нашей любимой Красной Армии (не в счет государственного плана) безвозмездно сто голов баранов».

— Понятно? — кинул на меня торжествующий взгляд председатель. — То-то. Надо сначала узнать, а потом обвинять. Ну берите быстрее.

— Зачем нам ваши бараны? Нас хорошо кормят. Так что спасибо, не возьмем.

Туркмены перехитрили нас. Пока мы толковали с председателем, его люди погрузили на одну из платформ два десятка жирных баранов с кормом на дорогу. После над старшиной Десятниковым, разрешившим погрузить баранов на свою платформу, танкисты подтрунивали:

— Теперь у тебя, Десятников, машина на четыреста лошадиных сил плюс двадцать бараньих…

Когда стали приближаться к Москве, мы почувствовали дыхание фронта.

На одной из станций паровозы набирали воду. Была объявлена часовая остановка. Рядом стал прибывший с запада поезд с детьми. Из разговоров с молодой учительницей, сопровождавшей малышей, мы узнали, что едут они из Львова.

— За нашим эшелоном до самого Тернополя гнался фашистский самолет, — рассказывала она. — Бомбил, обстреливал и в конце концов поджег три вагона. Погибло много ребят.

Танкисты, слушавшие ее, негодовали.

Постепенно у эшелона с детьми собралась большая толпа. Пришло много местных жителей. И вдруг радостный голос:

— Лена!

Старший сержант Игнатов, наш боец, разглядел в массе людей свою жену.

Чего не случится во время войны! Оказывается, Игнатова жила в приграничной зоне. В начале войны эвакуировалась и задержалась как раз на этой станции. Теперь она работала стрелочницей, и ее дежурство совпало с временем стоянки нашего эшелона. Не виделись супруги давно, было у них о чем поговорить, но оба растерялись от радости и стояли друг против друга, словно немые. Первым пришел в себя старший сержант.

— Лена, — говорит он и кивает на окно вагона, из которого глядят двое малышей, — возьми их к себе. Пусть растут будто наши дети…

— Хорошо, — быстро отвечает женщина. — Я возьму их ради тебя. Возвращайся, Гриша, с победой.

Примеру Игнатовой последовали другие женщины поселка. Я видел, как многие с материнской любовью брали на руки детишек и уносили домой.

А где мои ребята? Может, и они находятся сейчас в таком же эшелоне? Я отвернулся, чтобы подчиненные не заметили моей слабости…

— По вагонам! — звучит команда.

И снова мчимся на запад. Куда? Точно никто из нас не знает.

В Брянске все пути забиты эшелонами. На платформах — танки, пушки, понтонные лодки, железные пролеты сборных мостов. Много составов, груженных заводским оборудованием. Наш поезд загоняют в самый дальний тупик.

Овчаренко по этому поводу острит:

— Хотят познакомить с «мессершмиттами».

Направляюсь к военному коменданту станции. Зал, где он сидит, набит военными. Узнаю, что многие торчат здесь вторые сутки.

Комендант — грузный, рыжеволосый майор с ястребиным носом на плоском лице. Он разговаривает по телефону и одновременно усталым, охрипшим голосом отвечает наседающим на него людям.

Одному полковнику посчастливилось. Называет свою часть и тотчас получает маршрут.

— До свидания, товарищи! — кричит он, убегая.

Подходит моя очередь. Докладываю.

— Очень хорошо, — отвечает комендант, рассматривая меня воспаленными от бессонницы глазами. — Ваш эшелон готов к отправке? Прекрасно! Возьмем на карандаш, запишем, сообщим.

— Записывайте, сообщайте — это ваше дело. А мне, товарищ майор, дальше двигаться надо.

— Надо, — согласился он. — Воем надо. Я сам с удовольствием поехал бы с вами, да нельзя! И вам пока придется обождать.

— Почему?

Звонит телефон. Комендант с кем-то ругается. Слушает и снова ругается:

— Под суд отдам, слышите? Под суд! — швыряет трубку на рычаг и тем же рассерженным голосом отвечает на мой вопрос: — Потому, что война не игра в шахматы, понимать надо!

— Я не шахматист, товарищ комендант. Мне на фронт надо!

— Ничего не будет, — уже успокоившись, говорит майор. — Вот сейчас запишу, доложу о вас и буду ждать указаний. Прикажут отправить, ни на минуту не задержу.

Его спокойствие начинает меня раздражать.

— Хорошо, звоните. Сообщите, что прибыли танки. Танки! Понимаете — танки!

— Следующий, — дает он понять, что разговор окончен, но продолжает выговаривать мне: —Ну и народ эти танкисты! Упрямые. Это не так уж плохо, однако надо меру знать. — Снова поворачивается ко мне: — Идите отдыхать, товарищ капитан, вместо себя пришлите связного.

— Связной со мной. Лейтенант Козлов.

— Прекрасно! — подает мне комендант руку, а другой берет телефонную трубку. — Алло! Слушаю. Есть. Слушаю. Будет выполнено. — Руку мою не отпускает до тех пор, пока не кончается разговор по телефону. — Берегите, капитан, нервы. Они пригодятся для более серьезной атаки, чем на коменданта станции.

Оставляю лейтенанта Козлова связным, а сам возвращаюсь к эшелону. Огибаю один состав, другой и наталкиваюсь на майора Михайлова. Это мой друг, командир батальона нашей же бригады. Его поезд прибыл вслед за нашим. Обнимаемся, целуемся, словно не виделись целый век, а в действительности расстались всего девять дней назад.

Четвертые сутки стоим в тупике. Бойцы недовольны. Брюзжат: «Другие прибыли позже нас и уже поехали, а мы все стоим».

Трижды в день хожу к коменданту. Уже не спорю. Надоело. Да и майор начинает мне нравиться. За эти дни он еще больше осунулся. Глаза у него совсем красные, голос охрип и напоминает шипение гусака. Но майор выдержан, спокойно переносит бесконечные шумливые наскоки начальников эшелонов. Даже находит силы шутить.

— А, Шутов! — встречает он меня каждый раз. — Здравия желаю! Выспался? Завидую. Мне, знаешь, все некогда. Начальство говорит: «Выспишься, когда будешь комендантом Берлина». Не верю: комендантом Берлина меня не назначат.

Украдкой наблюдаю за ним и думаю: «Сколько оптимизма в человеке. Что в Берлине будет советский комендант, он уверен. Сомневается только, назначат ли его на эту должность…»